Объединение московских скульпторов продолжает серию онлайн-выставок. Сегодня о своем творчестве рассказывает известный российский художник Андрей Николаевич Красулин
Проект реализуется победителем конкурса «Общее дело» благотворительной программы «Эффективная филантропия» Благотворительного фонда Владимира Потанина
Слушать, чего хочет материал.
Помогать состояться тому, что приходит и требует воплощения.
Не оценивать, когда удивишься неожиданному результату.
Не заботиться о товарном виде.
До 1990-х участие в больших выставках для меня было закрыто. Я работал в архитектуре, где идеологический террор был слабее. Так работали и композиторы моего поколения - писали музыку для кино. Каждая заказная работа порождала серии станковых вещей, которые были опубликованы иногда через много лет после своего появления на свет.
Пространство само может быть пустотой. А его границы - это то, что мы создаем сами. Хотим мы этого или не хотим.
Всяческие границы: мысленные или реальные. Мы в известной степени властны делать это так или иначе.
Что такое искусство? Не знаю. В разные времена у него разные функции. Меня вполне устраивает смысл, заложенный в этом слове изначально - это умение, опытность, искушенность.
Существует какое-то бытие формы, которое не связано с настроением, состоянием и временем. Это все равно чем обусловлено: стуком колес, например...
Наши мастерские в прошлом веке - подвалы, полуподвал в домах, построенных в веке ХIХ.
Со сводами, с побитой осыпающейся известковой штукатуркой. Выбоины и царапины на ней - это письмена, рассказ из прошлой жизни, фантастический пейзаж или узор неведомых созвездий.
Потом перестаешь видеть преграду, о которую можно разбить лоб, а видишь глубокое пространство, кажется, можешь пройти туда и вернуться, но робеешь это сделать.
"МАСТЕРСКАЯ"
Мастерская — женского рода. Это место рождения. Она не терпит невнимания, ревнива к приходящим.
Она всегда готова сотрудничать. В ней все есть.
Она и есть главное, или единственное, или лучшее произведение. Ее «интерьер» совершенен, он образован необходимыми движениями.
Так вертится на месте собака, уминая траву, перед тем как лечь.
«ПОЕДЕМ В ПУШКИНО»
Я жил с родителями в Пушкино. И когда в 14 лет поступил в МСХШ, дорога стала почти ежедневной частью моей жизни. Дорога меня никогда не утомляла, никогда не приедался один и тот же пейзаж за окном.
У нас была игра с Игорем Куклесом, который тоже жил в Пушкино: игра состояла в том, что один из нас указывал рукой в окно в направлении неведомого объекта и говорил — смотри! — не говоря, на что указывает, на что надо смотреть — а другой отчитывался в том, что он увидел.
Такой ненадоедающий пейзаж, превратившийся в полосу — 29 километров полоса по одну сторону дороги, и по другую столько же.
"ДЕРЕВЬЯ"
В начале пути я занимался преимущественно деревом. Живой, теплый материал. Требует решительности и деликатности. Ощущение топорища в руке. Живая форма ствола или плахи – страшно испортить.
Но отсеченные чурки и щепки - тоже великолепные формы, тоже живые.
Теперь редко можно увидеть детей и подростков на деревьях, а мы лазали все время. Мне казалось, там, в этих ветвях, образующих это пространство, происходит какая-то другая жизнь.
Я и сейчас, увидев удобное дерево, прикидываю‚ как бы ловчее на него влезть. Иногда это делалось с долей риска, спуститься могло быть труднее, чем залезть, случалось ободрать живот, сползая по шершавой коре.
Жизнь в ветвях — это очень наполненная жизнь и не совсем земная. А в расположении ветвей причудливая и неожиданная необходимость, направления ветвей, образующих пространство.
«ТЯЖЕЛ И СТРАШЕН»
У меня долгое время жила великолепная сосновая щепка. И надо было как-то - ведь помрешь, выкинут, - превратить ее в «произведение искусства», которое не выкинут, а если выкинут, то, может, потом и подберут. Что-то я нагородил, выстроил, и вот так оно и осталось.
«ГЕРАЛЬДИЧЕСКИЙ РЕЛЬЕФ»
Еще в бытность мою на Масловке подарили мне огромную башку деревянную, которую делал какой-то неизвестный человек – портил ее, портил, а потом исчез. На нее смотреть было скучно. Поэтому я взял топор и расколол эту башку на поленья.
А потом поставил себе задачу – сделать нечто, использовав все щепки, и только их. И вот здесь обводы – это плешь той башки.
То есть, я к ним больше не прикасался, только протесал вот здесь, слегка, сделал крепежные отверстия и каким-то хитрейшим способом соединил невидимо: чисто игровая ситуация, шарада.
Такая, в общем, плотницкая работа. Хотя плотник делает что-то геометрически целесообразное.
"КЛИН"
Не помню свою первую металлическую работу, но в памяти остались какие-то прикосновения: холодная ковка и что-то от настоящей кузницы слегка... В войну я видел, как мой отец делал кружки из консервной банки, отгибая отрезанную ленту и приклепывая ручку.
Я очень люблю форму клина, использовал ее для всяких приспособлений (для клиновых тисков), но до сих пор я ее в скульптуре не реализовал по-настоящему.
Я хотел бы, чтобы мне это удалось, но это нельзя сделать нарочно. Есть прекрасная русская пословица: «Кабы не клин, да не мох, так бы плотник издох».
Клин – это очень важно.
"ДОСКИ"
При переезде с Нижней Масловки в новую мастерскую в Сокольниках я прихватил с собой для всяких хозяйственных нужд половые доски, по которым ходил тридцать лет. В это время я как раз четко сформулировал, почему я не хочу больше заниматься скульптурой.
Скульптура идолообразна, не экологична, занимает реальное пространство, и вообще на одном небольшом плоском листе можно изобразить все скульптуры — прошлые, настоящие и будущие.
Как только это формула была произнесена, на меня посыпались эти самые половые доски, лежащие на антресоли. Они желали превратиться в некоторые пространственные существа.
Верхняя сторона досок была замечательно обработана тысячекратными прохождениями разных ног, снизу же оставалось неправдоподобно свежее дерево, которое я начал красить — чтобы уменьшить резкий контраст между хоженой поверхностью и этим сиянием.
Так возникли композиции, показанные в 1995 году в галерее «Манеж» — под названием «Доски».
"КАЛЛИГРАФИЯ"
Каллиграфия — мне всегда казалось, что это невозможное дело. Когда я видел, как мои знакомые художники рисуют шрифты для издательства, ради хлеба насущного, я леденел и костенел от зависти.
И как-то раз в Пушкино — я тогда там жил с отцом безвыездно, читал много по-церковнославянски, и меня восхищала красота рукописных текстов, — и вот вдруг я сам стал писать полууставом, камышовой палочкой — каламом — такое медитативное занятие. И оказалось, что это как дзенская стрельба из лука — в белый свет как в копеечку. Как камень бросаешь — все равно прицелиться нельзя. Абсолютная свобода.
Не надо строчку отчеркивать, думать о расположении текста на листе. Ты входишь в некое состояние транса. И все идет само. Все получается.
"КРЕСТ, КРУГ, УГОЛ"
Крест — из самых прекрасных и существенных форм, созданных человеком. Небо имеет форму креста.
И круг — тоже первоначальная форма.
Круг, крест, угол... Одно в другом.
Угол — это, наверное, давно во мне жило, — когда-то ехал в Пушкино и вдруг увидел, что все углы на платформах вдоль нашей дороги зачем-то раскрасили в желто-черную елочку... может, чтобы поезд на платформу не наехал? Очень эти углы меня тогда порадовали.
А вот по китайским понятиям в углу сидит отрицательная энергия. А в скругленной форме она не задерживается, вылетает.
"СКУЛЬПТУРА"
Скульптура — это наивное искусство. Она создает подобия.
Архетип у нее такой — подобие живого человека. Гипсовые маски, которые еще в Египте снимали с лица.
У меня есть некоторые соображения по поводу того, почему скульптура отрицалась восточной церковью. Потому что нельзя увидеть Святую Троицу сбоку. Сбоку, сзади, издали, вблизи. Все, что можно принять за реальный объект, за существо, — все это, естественно, изгонялось.
Барельеф — исключение, поскольку он живет в своем пространстве.
"СТЕНА"
Лицом к стене. Носом в стену.
Стена, как и бумажный лист, - модель бесконечного пространства.
Штукатуреная, побитая, беленая стена – бесконечно содержательный источник вдохновения.
"ОБЪЕКТ"
Слово «объект» я стал употреблять совсем недавно. И то по отношению к тем вещам, где я сам ничего не делал, а просто принес и поставил.
Вот сетки — это объекты. А остальное — скульптуры.
А поставить хорошо можно что угодно. Не обязательно даже сделанную руками вещь.
Вот я видел в Яффе — в доме у кожевника Симона, где Петр почувствовал голод и так далее. Дверь там была открыта — поскольку это памятник, — но поперек двери была натянута тоненькая такая веревочка, с просьбой не беспокоить. И в этом пустом, сводчатом, кажется, и, несомненно, древнем помещении стоял столик с компьютером, очень хорошо поставленный.
И никого не было.
"ГРАНИЦЫ И ПОЛОСА"
Границы — это как-то связано с тем, что я на старости лет стал очень внимательно присматриваться к барокко, к которому в общем-то раньше относился с некоторой неприязнью.
Барочная архитектура уделяет огромное внимание границе здания с небом. Мастера барокко устраивают что угодно, только чтобы провести эту границу. Они городят массы, которые не имеют никакого отношения к внутреннему пространству.
Барокко — это, собственно, один из происшедших уже в пределах Нового времени формотворческих взрывов. Трех, скажем, которые мы знаем — еще кубизм и абстрактное искусство.
А полоса — это то, чего всегда как бы достаточно. Больше ничего не нужно, чтобы испытать радость. Красишь себе полоски.
И они почему-то всегда идут вертикально. Горизонтальные — только серые, а вот вертикальные цветные; горизонталей цветных у меня немного.
Почему — не знаю. Может быть, эти серые горизонтали — дорога…
(Тексты из каталогов: «Андрей Красулин. Образ жизни. Скульптура. Живопись. Графика». Москва, Государственная Третьяковская галерея. С.-Петербург, Государственный Русский музей, Музей Людвига в Русском Музее. 2004); «Андрей Красулин. Боковое зрение. Бронза о Мандельштаме». Музей органической культуры, 2016)
Фото: Алексей КОЛМЫКОВ