Известный московский художник Людмила Богуславская в интервью искусствоведу Ольге Холмогоровой рассказала о том, какие стрессы приходится испытывать скульпторам, работающим в керамике
Проект реализуется победителем конкурса «Общее дело» благотворительной программы «Эффективная филантропия» Благотворительного фонда Владимира Потанина
- Обладая явно выраженным мышлением скульптора почему ты, всe-таки, выбрала керамику?
- Отделение керамики в Технологическом институте было единственным местом, куда я смогла поступить после трех лет провалов в Суриковку и Строгановку, несмотря на отличный диплом художественного училища. Так уж вышло.
Случайно попав в среду талантливых будущих керамистов, я растерялась: у меня не получалось ничего керамического. Я не могла придумать обыкновенную чашку. Только через годы я поняла, что есть художники-прикладники, а есть — станковисты. Это не выбирают. Это — натура человека.
- И когда ты почувствовала себя скульптором?
Поступив учиться на керамику, я много писала акварелью, неплохо рисовала, но никогда до того не лепила. Здесь же в моей жизни появился Михаил Степанович Алещенко, преподавший нам скульптуру. Скульптор, педагог, человек. Человек, перевернувший мое сознание.
Я заболела скульптурой. И уже на диплом, в отличие от сокурсников, делала не утилитарную керамику, а скульптуру.
- Ты удивительно чувствуешь природу скульптуры. Почему же сейчас, когда ты обладаешь свободой собственного выбора, ты снова обратилась к керамике?
Л.А.: Как тебе сказать… Я осмелилась в одиночку делать многометровые мозаики, по сути, выполняя монументальные заказы. Но секция монументального искусства быстро закрыла мне этот путь.
Потом в Научно-исследовательском институте художественной промышленности я стала куратором камнерезных промыслов и страшно увлеклась поделочным камнем, таскала его рюкзаками из каждой своей командировки, резала небольшие скульптурки, анималистику.
Но началась аллергия на каменную пыль. И тогда я стала искать материал для работы. Попробовала дерево и бронзу.
Был период увлечения светильниками, когда свет в керамическом обрамлении становился дополнительным графическим элементом. Забавлялась, управляя лучами света. В результате остановилась на глине. Она универсальна и уникальна.
Но почему — глина?
- Ты не представляешь, что умеют и чего могут добиваться керамисты. Они же и скульпторы и живописцы одновременно. Их соавтор — огонь, они с ним в сговоре. У них есть понятие «сырое», когда не хватает спекаемости, «звона».
Скульпторы часто боятся красить керамику, стараясь избежать непредвиденности, а керамисты предчувствуют, как цвет изменится после огня, как он «заработает». Глина живая, как и камень. Но они разной природы, как теплокровное и хладнокровное, как птица и рыба.
Любовь к камню дала мне чувство плотности и веса. Глина же своей податливостью дарит мне наслаждение. Хотя то, что я сейчас делаю из нее, очень трудно.
Приходится ворочать тяжести. Друзья, видя мои усилия, уговаривают взяться за любой легкий материал и сделать из него то же самое. Но мне нужна именно тяжесть материала, его плоть, масштабная фактура, монументальность. Постепенно мне захотелось сочетать разные материалы.
- Поэтому и последние объекты твои никак не встают в ряд глиняных прикладных изделий. Эти мощные конструкции («Свалка», «Аргумент», «Объект 11/13») кажутся вылитыми из металла. Их геометрические брутальные формы нарушают законы домашнего, теплого материала. Глина — очаг — дом. А здесь: ядра – пушка — разрушение.
- Да, я делала антивоенную пушку в ярости... Это мой ответ на происходящее сегодня. Агрессия, которая разваливается от самой себя. Вылетающее из дула ядро застревает, блокируя собственную злобу.
Вначале, в Гданьске, я увидела на улице в Старом городе старинные корабельные пушки и очаровалась их простодушной тяжестью. Прошло время, и появилась моя многоствольная пушка, стреляющая во все стороны. Это уже была реакция на мое время. Я задумала воплотить зрительную метафору обреченной на разрушение агрессии. Поэтому ядро застывает, нарушая эстетику и вызывая извечные фаллические прочтения.
- Эта последняя «некерамическая» керамика невероятно сложна конструктивно. Как можно было ее реализовать, зная непредсказуемость обжига?
- Это был практически инженерный расчет. Трудно представить, сколько керамисты переживают эмоций и стрессов. Когда мы коллективно работаем в творческой группе, то при выходе работ из печи все сбегаются смотреть, что ожидалось, а что вышло...
- Но керамика же очень уязвима, может легко разбиться.
- Мне многие говорят, глядя на мои работы: «Столько труда —и так хрупко». А мне интересна именно эта хрупкость. И недолговечность, и временность. Мы же сами хрупки, бренны. Зачем делать на века?
- Будучи увлеченным художником, ты, однако, не удовлетворяешься этим, все время возвращаешься к литературе, пишешь. Вот и сейчас выпустила сборники стихов и прозы.
- Такая моя природа: я сижу на двух стульях и ничего не могу поделать. Причем эти занятия чередуются. Я выкладываюсь на скульптуре, и потом идет откат, мне надо отстраниться от нее, и я начинаю писать.
- А литература не обременяет пластику, загружая ее нарочитыми смыслами?
- Мой муж Александр Соколов был хорошим художником, он многому меня научил. Выбивал из моих скульптур литературность. Ее поначалу было много. Постепенно скульптурный язык очищался.
Но от смысла трудно оторваться. Работа не может быть без смысла. Вопрос в том, каким образом мы говорим и о чем. И неважно, в каком материале.
Главное — набраться храбрости.
Источник: каталог «Людмила Богуславская», Москва, 2015
Редакция сайта ОМС благодарит Людмилу Богуславскую за предоставленные материалы