Редакция сайта Объединения московских скульпторов публикует подробный отчет о незаурядном и боевом круглом столе «Современная московская скульптура. Тенденции и развитие». Круглый стол состоялся 23 января 2020 года в Московском доме художника на Кузнецком мосту, 11 и был приурочен к выставке «Степан Эрьзя и мы».
НИКАКОЙ ПРИМАНКИ НЕ БЫЛО
Открывая круглый стол, Георгий СМИРНОВ, председатель Объединения московских скульпторов, рассказал о том, как возникла идея проведения выставки «Степан Эрьзя и мы»:
- Мы собирались делать скульптурную выставку на Кузнецком, 11. Но хотелось ее сделать небанальной, внести какую-что новую ноту. Новую, конечно, относительно - наоборот, чувствовалась потребность оглянуться в прошлое. Посоветовавшись, решили вспомнить выставку 1954 года, когда в этом же зале выставлялся Степан Эрьзя.
Это была его первая и единственная ретроспективная выставка, когда он вернулся после долгого отсутствия в Москву. Зная о том, что большинство его работ находятся в музее его имени в Саранске, решили обратиться к ним, благо контакты с этим музеем у нас были. Почему именно Эрьзя? Во-первых, он не так часто у нас выставляется, во-вторых, это действительно достаточно любопытный мастер, на которого, конечно, всем интересно посмотреть вживую - и профессионалам, и любителям.
Честно скажу: использовать творчество Степана Эрьзи как приманку для публики – у нас даже мысли такой не было! Скорее, нам было интересно посмотреть на наши работы вместе с его. Но эффект получился двоякий - многие пришли на выставку, привлеченные именем этого художника, пришли не только профессионалы, но и публика. Это очень важно для того, чтобы зал ожил, чтобы он стал привычным адресом художественных выставок. В результате мы довольны тем, как все получилось, что выставка стала посещаемой и обсуждаемой.
Подчеркнув, что воспринимает выставку как определенный призыв к диалогу, Георгий Смирнов продолжил:
- Разговор со зрителем должен быть обязательно. Очень хорошо, что публика ходит на нашу выставку и смотрит не только Эрьзю, но и работы современных московских художников. Считаю, что диалог состоялся, выставка получилась хорошей, и сейчас всем нам, организаторам, важно осмыслить принципы этого взаимодействия со зрителем, чтобы и в дальнейшем мы могли успешно устраивать такие выставки.
Кроме того, важно понять, правильный мы выбрали формат экспозиции, выставочного пространства или нет, имеет ли смысл в будущем так же поработать и с другими авторами, как мы это сейчас сделали со Степаном Эрьзей.
А ВЫ ПРИКОЛЬНЫЕ РЕБЯТА!
- Хочу всех присутствующих поздравить с возрождением скульптурных выставок в этом знаменательном здании, - с этих слов начала свое выступление Татьяна АСТРАХАНЦЕВА, доктор искусствоведения, член-корреспондент РАХ, главный научный сотрудник НИИ теории и истории изобразительных искусств РАХ:
- Ведь этот дом, в котором мы сейчас находимся, уже в 1929 году планировался исключительно под выставки скульпторов. Организаторы сегодняшней экспозиции сумели увидеть связь с тем временем, с 20-ми годами прошлого века.
Тогда, вместе с новой советской властью, формировалась и новая скульптура, беря все лучшее из дореволюционной эпохи. Старейшие скульпторы и молодежь работали вместе, Голубкина привнесла свой образ, молодой Королев подхватил новые французские веяния. Удивительным образом уживались в ту эпоху и импрессионизм и конструктивизм, многие другие течения. И уже зарождался социалистический реализм с его тематикой, сюжетами и героями.
По словам Татьяны Астраханцевой, после распада СССР, когда исчезли заказные темы и «заказная скульптура вождей», «снова возник запрос на новую скульптуру»:
- Нет, мы не будем отрицать советскую эпоху, потому что это была блестящая школа. Она была построена на преемственности, на больших талантах. Но сегодня новая норма скульптуры усложняется тем, что если в свое время скульпторы шли к соцреализму, впитывая в себя все достижения Запада, то сегодня художники, отвернувшись от соцреализма, обращаются к тем же истокам, к традициям 20-х годов.
- Да, - заявила Татьяна Астраханцева, - они потеряли госзаказы, от многого отказались, но, пройдя через ужас и слом, обрели свободу и индивидуальность. Они стали нищими, но зато стали работать для чистого искусства.
Чистота подхода, обращение к архаике и первоистокам – вот что, по мнению Татьяны Астраханцевой, характерно для сегодняшних скульпторов:
- Например, мы видим сегодня на выставке работу Геннадия Красношлыкова, ведь это совершенно завораживающая вещь! Просто какой-то древний, настоящий негритянский Египет!
Порадовало Татьяну Астраханцеву и новое отношение к материалу:
- Очень хорошо сегодня стали работать с деревом. Здесь много замечательных вещей, и комбинированных, и чистых. Как интересно трактуют дерево, какая прикольная скульптура появляется, какое разнообразие!
Вот возьмите ту же работу Натальи Барановой. Тема вроде бы старая, но образ и цвет в дереве – всё это совершенно неожиданно. Потому что цвет все-таки он в керамике, шамот его дает, а здесь и коричневатость есть, и материал ощутим, выпуклый, нет, вещь, конечно, очень интересная.
Говоря о работе Ольги Муравиной, Татьяна Астраханцева отметила:
- Очень много работ из композита, пластика, это новое слово в скульптурных материалах, но они все здесь по делу. Это же совершенное чудо, вот этот ребенок, и он… не маскируется даже, всё видно… А что? Уж если новый материал, современный материал, то пусть он в общем-то и звучит!
- Правда, заметила Татьяна Астраханцева, - мне все-таки больше нравятся вещи чувственные, тут все время вспоминаешь Александра Терентьевича Матвеева с его обнаженной, с его ню. Здесь таких работ много, и даже есть какие-то римейки. Но когда видишь у Виктора Корнеева вот этот чувственный первоисток, то он просто завораживает. Ну да, на голове какой-то куб, квадрат, но ведь это такая прикольность постмодернистская…
- Вообще, - заметила Татьяна Астраханцева, классических вещей на этой выставке, практически, нет. Ну разве только анималистический жанр, Андрей Балашов со своим «Петухом», который сразу навевает на Василия Ватагина, на Ивана Ефимова, но даже этот «Петух» имеет свое лицо.
Продолжая делиться впечатлениями от выставки, Татьяна Астраханцева остановилась также на работах Алексея Благовестнова и Владимира Буйначева:
- Ленин в инвалидной коляске, я такого никогда еще не видела. Меня потрясло, во-первых, то, что это скульптура, а в-вторых, какая-то вообще хтоническая суть у этой вещи! И в то же время она эстетична, заставляет о многом задуматься. Особенно зрителя, который мало что знает о нашей истории.
Именно поэтому мне очень нравится и работа Владимира Буйначева. Здесь даже не нужно читать этикетку к ней, сразу ясно, что в каком-то красном уголке сидит такой аскетичный человек, прошедший такую страшную войну… И вот эти танки… Какое ассоциативное начало и как в материале решено, бронза с деревом, но при этом ничего не смешивается…
Еще одной особенностью многих работ, представленных на выставке «Степан Эрьзя и мы», Татьяна Астраханцева считает их особую эмоциональность, корни которой тоже уходят в 20-е годы прошлого века:
- Вот работа Натальи Вяткиной, этот тот же конструктивизм, но… в шамоте! Парадоксальность здесь даже не в сюжете, а в подходе к материалу. Повторю, шамот и вдруг такой конструктивизм, даже трудно себе представить. Вообще, неженская работа, хотя Наталия Вяткина прекрасно чувствует фактуры, она такая изящная, как скульптор, а тут такая мощь.
Татьяна Астраханцева также отметила Татьяну Ломакину и Сергея Мильченко, подчеркнув, что их работы, представленные на выставке, «эмоционально очень сильны».
Завершая свое выступление, Татьяна Астраханцева, сказала:
- И, наконец, еще про связь с двадцатыми годами и про традиции. На этой выставке стало очевидно, что воскрес тот тип скульптурной композиции, где есть движение по горизонтальной оси, но объем при этом не трехмерный, а двухмерный. Здесь очень много таких скульптур, вот там «Геракл», посмотрите… (имеется в виду работа Далгата Далгатова. – Прим. редакции). Не уверена, что скульптуры, прибегая к горизонтальной оси, сознательно опирались на традиции, но факт остается фактом. И мне лично всё это очень импонирует.
МАЛЕНЬКАЯ ПОЛЕЗНАЯ ПРОВОКАЦИЯ
Попросившая затем слово Людмила МАРЦ, член-корреспондент РАХ, Заслуженный работник культуры РФ, сказала:
- У меня есть вопрос к Татьяне Леонидовне. Вот Вы говорили, что скульптура от соцреализма потихоньку пришла к чистому искусству. И Вы отметили это, как нечто положительное. Но для меня чистое искусство, не имеющее никакой подпитки от государства, от каких-либо серьезных меценатов, это, в общем, страшный путь...
В связи с этим Людмила Марц вспомнила, что, когда в последние годы своей работы в Государственной Третьяковской галерее она выставляла какие-то вещи на закупку, ее всегда спрашивали: «Почему Вы такие маленькие произведения ставите?» И приходилось отвечать, что на «большие просто нет денег».
- Так, например, из-за отсутствия денег, у нас исчезла пленэрная скульптура, - посетовала Людмила Марц и продолжила:
- Понимаете, чистая скульптура – это красиво, но как жить? То есть, что получается: есть нищие скульпторы, но зато честные, да?
Татьяна Астраханцева: Нищие, но честные, да. И хорошо, что они не ушли все в салон, где можно деньги зарабатывать.
- Извините за настрой, но я люблю немного провоцировать, - миролюбиво ответила Людмила Викторовна, заметив, впрочем:
- Чистая скульптура... Все это очень эфемерно, конечно. Русскому человеку свойственно ждать хорошего царя. А надо бы нашему новому министру культуры напомнить, что мы вообще существуем, что нам нужно как-то помогать. Надо (здесь Людмила Викторовна повернулась в сторону Георгия Смирнова, строго посмотрела на него, а затем обратилась к залу) всё брать в свои руки и действовать!
О ПРИРОДЕ ВЕЩЕЙ
Сергей ОРЛОВ, кандидат искусствоведения, член-корреспондент РАХ, в своем выступлении настаивал, что истоки современной скульптурной школы следует искать во ВХУТЕМАСе:
- Там преподавали мастера совершено разных направлений. Анна Голубкина, Борис Королев, Иван Ефимов, позднее Иосиф Чайков – совершенно не похожие друг на друга художники. Работая в разных стилях, они при этом создавали некое огромное поле, в котором присутствовали разные возможности.
Сергей Орлов напомнил, что импрессионист Анна Голубкина, у которой не было отбоя от учеников и подражателей, всегда говорила им, что надо искать свой путь. Если кто-то из ее студентов начинал работать в стиле кубизма, «как Борис Королев», она это всегда только приветствовала: «Да, я так не умею, но мне очень нравится, что вы идете другой дорогой…».
- Или вот Борис Королев, - продолжал Сергей Игоревич, доставая из своей необъятной памяти очередной пример. – Он давал своим ученикам такие задания. В первом надо было создать модель в натуральную величину, абсолютно реалистическую и анатомически правильную. А во втором он предлагал ту же фигуру разложить на отдельные, мощные геометрические объемы. То есть, скульпторы, проходя эту школу, учились одновременно работать и в кубизме, и в неопластике, и в импрессионизме.
По словам Сергея Орлова, вот это умение выражать свою идею в любых стилях и «явилось основой многообразия скульптурных форм».
- Скульптура, - заметил Сергей Игоревич, - в силу самой ее природы, умеет мгновенно и ярко выражать связь эпох. И эта живая зрительная перекличка… да, она прочитывается не умственно, а именно зрительно… и здесь тоже… Возникновение визуального пространственного диалога сразу сцепило и скульптуры Эрьзи, и работы современных авторов.
- Вообще, сказал Сергей Орлов, устроители сегодняшней выставки нашли правильный подход, если говорить об ее экспозиции и организации. Соединение двух принципов: «один художник - одна работа» (но работа самая интересная, сущностная и обязательно последних лет) и «визуальный диалог с мастером» - это сработало, это здорово получилось.
Кстати, отметил Сергей Орлов, «начало такому разговору эпох в свое время положили выставки в музее Сергея Коненкова»:
- Там была когда-то устроена экспозиция произведений самого Сергея Тимофеевича и Митрофана Рукавишникова, одновременно (выставка называлась «Учитель и ученик. Сергей Конёнков/Митрофан Рукавишников». Она проходила в сентябре-октябре 2017 года). Великолепный получился диалог, чисто визуальный, когда мы, воспринимая в общем-то творчество Сергея Коненкова как бы обособленно, вдруг увидели совмещение двух пластов, двух мировоззрений. Выставка произвела тогда невероятный эффект!
- А еще, - сказал Сергей Игоревич, продолжая демонстрировать свою уникальную эрудицию, - там была когда-то выставка современного скульптора Евгения Антуфьева. И вот что придумал Антуфьев. Он заранее подготовил эту выставку, к каждой работе Коненкова создал свой вариант, свой взгляд на то явление, которое он увидел в произведениях Сергея Тимофеевича. Получилось такое своеобразное зеркало, отражение Коненкова, но уже современное… Да, это было незабываемо.
Далее в своем пространном, но очень интересном выступлении Сергей Игоревич остановился на особенностях творчества Степана Эрьзи, в произведения которого «органично и психологически точно» соединены «два облика Земли», «две орбиты», «две природы - невероятно благодатная природа Аргентины и более скромная, но тоже невероятная, хотя бы по своему разнообразию, природа России».
- Что меня больше всего поражает, - сказал Серей Орлов, - ведь Эрьзя действительно для всех нас открыл альгарробо. Он увидел в самом этом дереве, в сплетении его корней удивительный феномен, скульптурность самой природы, творчество самой природы. Если хотите - запись жизни и времени.
К сожалению, признался Сергей Игоревич, «есть одно большое упущение». В аргентинский период рядом с Эрьзей многие годы находился человек, о котором «мы сегодня мало что знаем и который остается в тени»:
- Я имею в виду Юлию Альбертовну Кун. На мой взгляд, Эрьзя и Кун - мастера не только высочайшего уровня, но и сопоставимого масштаба.
И тут, после мхатовской паузы, Сергей Орлов, к большой неожиданности для большинства присутствующих, очень эффектно объявил:
- А теперь разрешите представить вам… внука Юлии Альбертовны!
СТЕПАН ЭРЬЗЯ И ЮЛИЯ КУН
Юлий КУН, по профессии кинодокументалист и преподаватель телевизионного мастерства, учредитель Мемориального музея-мастерской скульптора Ю.А. Кун, поблагодарив собравшихся за удачную выставку, рассказал об очень интересных фактах из биографии своей бабушки. Об этом его попросили сами участники круглого стола.
- Юлия Альбертовна Кун родилась в Москве в 1894 году, мать ее была пианисткой, ученицей П.И. Чайковского, а отец был заведующим искусственным освещением Императорских московских Большого и Малого театров. Ее старший брат - Николай Кун, известный историк, ученый и профессор, знавший 20 языков. Он автор знаменитой книги «Легенды и мифы Древней Греции», написанной в 1914 году.
Училась Юлия Альбертовна сначала в Строгановском, потом во ВХУТЕМАСе у самой Анны Голубкиной и Бориса Королева. В своей автобиографии Юлия Альбертовна пишет, что Голубкина увлекла Юлию созданием камей на слоновой кости.
В 1926 году Юлия Кун, единственная из студентов своего выпуска, приняла участие в первой всесоюзной выставке Общества русских скульпторов, где представила витрину с камеями и скульптурный портрет сына. На той выставке она и познакомилась со Степаном Эрьзей.
Анатолий Луначарский, нарком просвещения РСФСР, поддержал идею проведения совместной выставки Эрьзи и Кун за рубежом, и осенью того же года они отбыли в Париж. Степан Эрьзя был уже маститым скульптором, и это была не первая его выставка в Париже. Он был на 18 лет старше Юлии Кун.
В своем выступлении Юлий Юльевич рассказал, что, «видимо, Луначарский как-то выделял Юлию Альбертовну», и уточнил, что «в архиве есть заявление Ю.А. Кун 1922 года о зачислении во ВХУТЕМАС, где в левом верхнем углу написано «Прошу ходатайство удовлетворить, А. Луначарский», и внизу под автографом просматривается край выцветшей печати Наркомпроса. Выходит, что Анатолий Луначарский уже тогда знал о художественных способностях Юлии Альбертовны, задолго до ее встречи с Эрьзей. И, конечно, он знал Николая Куна, его книги. Луначарскому, как образованному государственному деятелю, не был безразличен вклад Кунов в культуру России».
- Не уверен, - сказал Юлий Кун, - что Эрьзя знал какой-либо иностранный язык, он был, все же, из другой социальной среды. В отличие от Юлии Альбертовны, которая владела тремя иностранными языками. Это упрощало организацию выставок.
И Эрьзя, и Кун получили заграничные паспорта, а это было особым случаем в тогдашней Советской России. Юлий Кун подчеркнул, что «хотя многие исследователи пропускают эти обстоятельства, но ни у кого не должно быть сомнений, что их поездка была не прогулкой свободных художников, а загранкомандировкой, была финансово обеспечена правительством, и действовали они, как тогда было принято говорить, от имени и по поручению молодой Советской республики».
- Позднее, - продолжал Юлий Кун, в 1927-м творческий тандем Эрьзя-Кун отправился в Аргентину, но уже осенью того же года Юлия Кун вернулась в РСФСР, потому что у нее, как, впрочем, и у Эрьзи, закончился срок действия паспорта. И только спустя целых полтора года, весной 1929-го Юлия Кун вновь отправляется в Буэнос-Айрес.
Словно предупреждая вопрос, который уже подвисал в воздухе, Юлий Кун сказал:
- Кстати, известны домыслы, бездоказательные и безумные, о том, что Юлия Альбертовна якобы была приставлена к Эрьзе «по заданию Родины»… Документы говорят о том, что она ехать не хотела, да и не могла. Официально загранкомандировка закончилась. Паспорт надо было оформлять за свой счет, и это было очень дорого. Не говоря уже о трудных и почти невыполнимых согласованиях частного выезда. И в эти полтора года скульптор Юлия Кун работала и творила в СССР, выполняла заказы.
В 1929 году Эрзя написал Луначарскому письмо, что у него большой заказ от правительства Аргентины и что он не может его выполнять без Юлии Альбертовны. И это известно из автобиографии Юлии Альбертовны, написанной ее же рукой… Так что новый загранпаспорт был оформлен. Юлия Кун проработала в Аргентине три года до весны 1932-го.
По словам внука, «именно за это время она сделала основную часть своих замечательных работ аргентинского периода. Там же, в Аргентине, прошло несколько персональных выставок Юлии Кун. Но к 1932 году ситуация в Буэнос-Айресе резко осложнилась, отношение к представителям СССР испортилось. Официальных дипотношений СССР и Аргентина в тот период не имели. Столица Аргентины была одним из центров белогвардейской контрреволюционной эмиграции. Власти Аргентины выслали из страны большинство советских граждан, за ними из СССР был отправлен пароход. Опять пришлось Юлии Альбертовне паковать чемоданы и свои работы».
Услышав вопрос из зала, почему же и на этот раз Эрьзя не вернулся, Юлий Юльевич как-то загадочно ответил:
- Ну, не знаю, надо ли об этом сейчас рассказывать... Известно, что новый советский паспорт Эрьзя с большим трудом получил где-то в 1949 году.
Вернувшись в СССР, скульптор Юлия Кун активно включилась в художественную жизнь страны, вступила в 1932-м в МОСХ, год его основания, и гордилась этим! В этот период была создана большая серия значимых произведений. В 1933-м открылась выставка «15 лет РККА (Рабоче-Крестьянская Красная армия), на которой скульптор выставила 4 творческие работы: «Группа командного состава», «Возвращение с разведки» в гипсе, «Призывник» и «Смерть бойца» в красном дереве кебрачо.
В 30-е годы вместе со скульпторами Давидом Якерсоном, Беатрисой Сандомирской, Василием Ватагиным и другими Юлия Альбертовна выступала за применение скульптуры в дереве для внутреннего и внешнего оформления зданий. А в 1935 году они организовали выставку «Скульптура в дереве», где Юлия Кун выставила 10 своих работ в этом материале. Большая часть из них была закуплена Третьяковкой и другими музеями общенационального уровня.
Далее Юлия Кун приняла участие во всесоюзном конкурсе на скульптурный символ канала «Москва-Волга» и выиграла его. В роковом для многих 1937 году ее знаменитая монументальная статуя «Водный путь» была установлена у Северного речного вокзала в Москве, а также на шлюзах по каналу.
Успех этой работы, а также новые заказы помогли Юлии Альбертовне обосновать перед властями необходимость своей скульптурной мастерской. Ведь с 1917 года своего жилья у нее не было. За свой счет и по своему проекту она построила дом-мастерскую с восьмиметровыми потолками, внушительным стеклянным фонарем, площадь которого составляет 24 квадратных метра.
Юлий Юльевич, рассказав все это, был настолько любезен, что пустил по залу фотографии - портреты Юлии Кун, а также изображения интерьеров дома и музея-мастерской, в котором она жила и работала 43 года.
Надо признаться, что небывалая красота Юлии Альбертовны (равно как и размеры ее мастерской) произвели такое неизгладимое впечатление, особенно на молодых московских скульпторов, что с их стороны, словно горох, посыпались в сторону Юлия Юльевича вопросы.
Скульптурная наша молодежь больше всего заинтересовалась тем, какие отношения на самом деле связывали Эрьзю и Кун: «мастер-ученик» или же… «мужчина-женщина»?
Юлий Кун, с большим достоинством парируя эти не слишком удобные приватные вопросы, сказал так:
- Определенно, что парижский период был для Юлии Альбертовны в основном ученическим, это было наставничество. Также продолжили образование Юлии сам Париж и наследие парижских скульпторов. Думаю, в этом был замысел Луначарского по отношению к ней. А вот в Аргентине это было уже творческое взаимодействие и соревнование двух художников, работающих по методу Эрьзи, то есть непосредственно в материале. Личные отношения были совсем сложными уже 1929 году, в 30-м они разъехались и жили по разным адресам, работали в разных мастерских. Это видно на конвертах того времени...
Расставив все точки над «i», Юлий Кун заявил о главном:
- Хочу подчеркнуть, что если говорить о художническом союзе Эрьзи и Кун, то никто из них в этом союзе не опередил друг друга ни на один день, они вместе открывали Аргентину и местные экзотические породы дерева - кебрачо, альгарробо и другие. Они делали это вдохновенно, одновременно и наравне. Еще можно с уверенностью сказать, что Юлия своим талантом, авторскими работами, своей энергетикой и необыкновенной красотой могла вдохновить на творческие свершения.
И вот несколько иллюстраций – скульптуры Кун и Эрьзи с датировками, которые говорят, что некоторые работы Эрьзи были сделаны годами позже по мотивам более ранних скульптурных образов Юлии Альбертовны. Обратите внимание, например, на работы "Восточный мотив" и "Скорбь" в кебрачо. Мне было бы интересно с искусствоведами разработать тему именно творческого соперничества, взаимодействия этих двух художников.
Сергей Орлов: А еще Юлий Юльевич посвятил многие годы созданию Мемориального музея-мастерской скульптора Кун. Обширная коллекция ее работ позволяет сделать выставку. Я считаю, это будет настоящее открытие, уверяю вас!
КАКОГО ЧЕРТА ЭТО СТОИТ ВОТ ТАК?
Когда предоставили слово Елене ГЕРАСИМОВОЙ, искусствоведу, заведующей отделом образовательных программ Государственной Третьяковской галереи, стало ясно, что сейчас будет жарковато. Елена Львовна сразу взяла быка за рога:
- Я не считаю себя специалистом в области скульптуры и не очень знакома с ритуалами круглых столов, но, посидев тут какое-то время… Ну не могу я влиться в хор этого взаимного восхищения выставкой, не получается! И напрасно вы дали мне слово, потому что сегодня у нас как в том анекдоте: жаль, что мы не послушали начальника транспортного цеха. Очень хочется его тоже послушать.
Нет, я все понимаю. Всю сложность ситуации в стране, в Москве, сложности вот таких групповых выставок, даже не групповых, я бы сказала, а таких, когда надо выставить всех.
Вот когда нужно выставить всех авторов, это вообще безумие какое-то получается, да? Все прибегают, ставят по какой-то одной вещи, главное успеть поставить, да?
А ведь что такое выставка? Это все-таки чье-то высказывание, даже если нужно выставить много разных людей. И как может быть выставка без куратора? Куратор, в данном случае, это не обязательно искусствовед или скульптор, а хотя бы просто человек, понимающий скульптуру и желающий что-то сделать...
Впрочем, я понимаю трудность человека, который взялся бы за кураторство такой выставки... если его не убьют в процессе (смеется), это большая удача, знаю это по себе...
Мне очень жалко, у меня такая досада, что приходишь в огромный зал, а тут все работы стоят на таком уровне… Я просто спрашивала у авторов... которые все это поставили: А точно ваши работы стоят на том уровне, на котором должны стоять?
Если нет, то тогда зачем-это все? В чем смысл? На выставке есть очень хорошие произведения, но если была поставлена задача показать последние работы, то ведь мы понимаем, что тут есть вещи, которым сделаны давно. Это я не про Эрьзю, как вы понимаете… И здесь много случайных работ, случайно поставленных…
Пока Елена Герасимова выговаривала все это, в зале началось какое-то непонятное оживление, потом оживление стало бурным, наконец, оно просто вылилось в громкие выкрики и возгласы категорического несогласия со всем сказанным выше. Как выяснилось, «бунт на корабле» затеял скульптор Алексей Благовестнов, которого сидевшие с ним рядом коллеги едва угомонили, так что Елена Львовна, к счастью, смогла продолжить свое яркое выступление:
- Мне кажется, что скульпторы, сделавшие хорошие работы, достойны хорошего кураторского взгляда со стороны, со стороны человека, который может каким-то образом сгруппировать их произведения, выявить какие-то темы, какие-то пластические мотивы…Чтобы сделать групповую выставку, замахнувшись при этом на название «Эрьзя и мы»… для этого должен быть какой-то контраст, какой-то особый ход.
А так что получается? Ну да, ходят люди, какие-то люди ходят, да, и я хожу и думаю, какого черта это стоит вот так?! Еще раз: о чем все-таки выставка?
- Наш круглый стол, - заключила Елена Герасимова, - посвящен тенденциям и развитию московской скульптуры. А какие тенденции здесь можно выследить? Нет тут никаких тенденций! Для того чтобы их выявить, этим надо серьезно заниматься, а тут выставлены вещи, которые никаких тенденций в скульптуре вообще не демонстрируют!
НА ФИГ ТАКОЕ ИСКУССТВО
И тут член-корреспондент Российской академии художеств скульптор Алексей БЛАГОВЕСТНОВ, один из организаторов экспозиции «Степан Эрьзя и мы», все-таки дорвался до микрофона. Впрочем, никаких микрофонов на круглом столе и в помине не было, это, как говорится, фигура речи. Да и зачем, собственно, Алексею Благовестнову микрофон? Он говорил так громко и четко, что голос его, по-моему, докатывался до торговых рядов, расположенных в ЦУМе.
- Хорошая работа не нуждается в экспозиции, - сказал как отрезал Алексей Алексеевич. - Потому что сегодня, в 21-м веке кураторы приукрашивают, Вы приукрашиваете вещи.
Вещи не надо приукрашивать! Хорошие вещи должны выставляться очень просто, даже могут быть выставлены плохо! Только тогда мы видим настоящее искусство. Везде сплошной перебор света, перебор «идеальных» экспозиций! Третьяковка превратилась в салон, Лувр превратился в салон! Ты приходишь, и видишь кругом только идеально выставленные вещи!
Вы знаете, Елена Львовна, идеальные вещи и природа – это не одно и то же. А эта выставка… она про природу и про пространство. Я работы специально здесь ставил так (и несу за это ответственность), чтобы они не вызывали чувство хорошего. Они должны вызывать у людей чувство трепета!
- Вот Вы говорите, - продолжал наращивать голос Алексей Благовестнов, - что не понимаете, в чем смысл выставки. А ведь непонимание - это высшая оценка для все нас! Я считаю, что, если человек сначала чего-то не понимает, значит, приложит усилия и когда-нибудь поймет. А если он всё сразу понимает, значит, такое искусство на фиг никому не нужно!
После короткой передышки, Алексей Благовестнов решительно двинулся дальше:
- Да, здесь не было никаких кураторов. Каждый принес все, что хотел, что ему бог на душу положил. Мы взяли даже работу у парня, которого в МСХ не приняли, а у него здесь «Гоголь» выставлен (речь о работе Дениса Сташенюка. - Прим. редакции). Он просто пришел к нам и сказал: возьмите меня на выставку. Не вопрос, взяли! Это живая выставка!
Конечно, художники должны понимать, что искусствоведы тоже живые люди, со своей точкой зрения. Но я хочу, чтобы и искусствоведы понимали нас, нашу точку зрения!
И надо, чтобы спор обязательно продолжался, но только это не должен быть спор двух художников, о котором тут говорили, потому что совершенно бессмысленно их лбами сталкивать… Нет, нужен такой спор, который переделывает человека, влияет на него! Как в эпоху Возрождения, когда художественная критика перерастала в произведение искусства. А ваша критика, Елена Львовна, никуда не перерастает, она не переходит в произведение искусства!
Елена Герасимова: Здесь есть плохие работы, ваши произведения искусства могли бы быть и получше!
- А никто и не говорит, что они прекрасные! Для того здесь и Эрьзя появился, чтобы все поняли, как надо лепить!
ВОН ИЗ МУЗЕЯ
Постепенно разгоревшаяся дискуссия стала втягивать в свою воронку и других участников круглого стола.
Скульптор Александр Ворохоб: Прочтения и трактовки выставки, конечно, могут быть разные. Я, например, для себя увидел, что эта экспозиция вовсе не о столкновении Эрьзи с нами, и не об Эрьзе, как это представили в прессе, дескать, есть Эрьзя и кто-то там еще.
Нет, выставка совсем о другом. Это срез времени, в диапазоне 1954-2020 годов. А Эрьзя здесь просто как маяк того времени, точка отсчета.
Поэтому разговоры о том, что здесь есть вещи, сделанные несколько лет назад, как-то не очень понятны. Да и было ли такое обязательное условие для участия - чтобы выставлять непременно самые последние работы?
Не вижу проблемы и в дизайне выставки. На мой взгляд, он оптимален. Разве возможно при таком количестве участников хоть как-то объединить работы, сгруппировать их по системным, смысловым или стилевым блокам?
Что касается того, на том или не том уровне стоят работы, правильная у них высота или нет… В данном случае это не главное, хотя мы старались учитывать пожелания авторов. Потому что есть еще общее пространство выставки... понимаете?
Алексей Благовестнов: На нашей выставке люди ходят, ходят и смотрят долго, как в музее, потому что им легко смотреть на вещи. Здесь совершенно другая система экспозиции. Она свободна, и человек внимательно смотрит, думает.
В чем проблема современных музеев и экспозиций? Там вещи так расположены, что люди либо проносятся мимо них, либо, если заплачено, ни одной вещи не пропустят, всё внимательно изучат. Это же тоже какое-то безумие!
Таким образом мы убиваем настоящее искусство, потому что зрители перестают видеть произведения. Они смотрят либо на имя скульптора, либо на то, что им указывают. Ни о каком живом диалоге и речи нет!
И вот походят они, походят, бедняжки, отработают купленный билет и - вон из музея, в который они никогда больше не вернутся. А на нашу выставку возвращаются!
Петр Баранов, искусствовед, заместитель председателя правления секции скульптуры МСХ и ОМС: Отвечаю на вопрос об условиях участия в выставке «Степан Эрьзя и мы».
У нас в секции скульптуры более 800 человек, мы предложили им дать по одной работе. Выставком, в который вошли почти 20 скульпторов, отбирал произведения по таким параметрам: больше 60 см (высота), за последние несколько лет (2-3 года), материалы любые (кроме гипса). И не анималистика. Правда, как мы не старались, несколько работ в гипсе и несколько анималистических скульптур все-таки прорвались сюда…
Правильно сказала Татьяна Астраханцева, действительно в экспозиции очень много работ в дереве, существенно больше, чем в былые годы. И в этом я вижу еще одно объяснение, почему нашу выставку ходит столько людей. В отличие от Третьяковской галереи, куда никто не ходит.
Елена Герасимова: Как это не ходят в Третьяковскую галерею? Да что Вы говорите такое?!
Наталия Толстая: А вот интересно, сколько было людей на выставке Тарковского?
Петр Баранов: Ноль людей!
Елена Герасимова: А… так ведь это Западное крыло...
Наталия Толстая: Однако оно под брендом Третьяковки!
УДЕРЖАЛИСЬ, НЕ ПРОВАЛИЛИСЬ
Однако же надо было продолжать круглый стол, войти в русло, дать слово другим участникам, а потому модератор встречи Петр Баранов, призвав всех немного успокоиться и прекратить словесные перестрелки, попросил поделиться впечатлениями об экспозиции Екатерину ШМАКОВУ, искусствоведа, куратора авторских выставок Московского государственного объединенного художественного историко-архитектурного и природно-ландшафтного музея-заповедника «Коломенское»:
- Слава тебе, Господи! Наконец-то здесь, на Кузнецком Мосту, вместо очередной ярмарки сделали такую замечательную экспозицию! Я сейчас даже не припомню, когда и где мы в последний раз видели подобного масштаба скульптурную выставку.
Можно, конечно, и дальше обсуждать вопросы концепции, кураторства или, например, точечного освещения экспозиции. Можно. Но главное, по-моему, в том, что на этой выставке просто нет плохих работ! И какие они все разные! А особенно я хотела бы поблагодарить организаторов за то, что они не забыли про прошедшую эпоху.
У нас ведь как обычно бывает: на отрицании строится следующее поколение. Было отрицание 50-х годов, возник суровый стиль, закончившийся брежневским застоем. А позже, на рубеже последних двух веков, появился, если можно так выразиться, нигилистический стиль. Он основывался на ниспровергании всего советского, когда молодые художники искали свой творческий путь.
Они ушли тогда в абсолютную абстракцию, они искали в материалах, они искали в силуэтах, они искали в цвете, они искали в сопоставлении различных материалов. Правда, выставиться им, по большому счету, было негде…
Перейдя к проблеме преемственности в искусстве, Екатерина Марковна рассказала о том, как в свое время она устраивала в Коломенском анималистическую выставку «Учителя и ученики», первый зал которой был полностью отдан корифеям жанра, начиная с Василия Ватагина и Ивана Ефимова:
- А вслед им, во втором зале были выставлены современные скульпторы: там был Марц, был Иулиан Рукавишников и совсем молодые художники. Конечно, я не могла показать весь спектр этой тематики в современной скульптуре, залы просто не позволяли. Но само такое сопоставление поколений наталкивало на мысль о том, что ничего не рождается на пустом месте, что преемственность - вовсе не пустой звук.
Эту преемственность я вижу и здесь. Она не только в фотопортретах наших классиков, которые сохранились от печально утерянного нами Дома скульптора в Спасоналивковском переулке и которые организаторы выставки повесили в залах. Нет, она заключается в самих вещах, в самой этой удивительной пластике, хотя все работы при этом получись такие разные. Можно смело сказать, что сегодняшние художники, переболев тем самым нигилизмом, о котором я уже говорила, вышли на какой-то совершенно новый уровень.
Завершая свое выступление, Екатерина Шмакова вспомнила, как в 1958 году ее отец и другие молодые скульпторы получили право выставиться здесь же, на Кузнецком, 11:
- Это была их первая выставка. Когда они приехали в эти залы с работами, им показали, где они будут стоять. Отец потом рассказывал: «Посмотрел я направо – а там Конёнков, глянул налево – а там сам Матвеев!» Как же отец переживал тогда. Только и повторял: «Ну как удержаться, как не провалиться, как выдержать такое соседство...».
Так вот что я вам скажу: все скульпторы, которые сегодня здесь представлены, не провалились! Удержались и выдержали!
МОНОЛОГ ОТ ИМЕНИ СКУЛЬПТУРЫ
Наталия ТОЛСТАЯ, искусствовед, член-корреспондент Российской академии художеств, директор НИИ теории и истории изобразительных искусств РАХ:
- Это не первая выставка, в которой я принимаю участие, но я ее делала с особым чувством.
Во-первых, мне очень нравится этот зал. Я очень хорошо помню, как в 1986-м (я тогда училась на первом курсе МГУ) здесь проходила 17-я Молодежная выставка. Как здесь давилась публика, не меньше, чем в свое время на Эрьзю. Какие здесь открывались новые имена, какие серьезные события происходили!
А во-вторых, мне очень захотелось вернуть… ощущение этого зала. И когда Георгий Смирнов при встрече со мной сказал, что вот хорошо бы сделать секционную выставку, но нужна идея, мне вдруг пришло в голову: надо покопаться в истории этого зала, посмотреть, что здесь было.
И тут я вспомнила про выставку Эрьзи, которую именно здесь когда-то устроили. В каком году она проходила, вот это я сразу не вспомнила, однако я точно знала, что она была тут. В 2001 году я участвовала в организации выставки Эрьзи в Третьяковской галерее, когда привезли его работы из мордовского музея. Видимо, какая-то остаточная эрудиция по поводу Эрьзи в подсознании у меня сработала.
И вот мы с Георгием Смирновым посмотрели: да, точно, 1954 год, Степан Эрьзя, Кузнецкий Мост, 11. А потом еще выяснилось, что в 60-м был основан мордовский музей, и выходит, у него в этом году юбилей. Вот так завязалось всё в один узел и вот так мы получили довольно необычную для этого зала идею ретроспекции. Да, необычную, потому что здесь, как правило, всегда выставлялся только живой процесс и только живые художники.
Вообще, этот зал живет в МОСХе уже много десятилетий, и мне кажется, что сегодня самое время начать оглядываться назад. По крайней мере, мы сейчас в нашем НИИ это уже делаем. Причём мы смотрим не только сильно назад, в 19-й век, как кто-то, быть может, подумал, и даже не в начало 20-го столетия. Нет, нам как раз очень интересна его вторая половина. Это то расстояние, которое человеческая память еще способна удерживать. Это то, что помним мы сами, то, что помнят наши родители и нам об этом рассказывают.
Вот, например, мы сейчас работаем над несколькими сборниками, которые посвящены не только 60-м, но даже 70-м, 80-м годам. Казалось бы, это было буквально вчера, но так много деталей уже ускользает, уходит между пальцами… А еще люди уходят, уходят непонятно кому мастерские после их смерти, работы часто просто гибнут.
Да что говорить! Сама История, которая, казалось бы, вдоль и поперек отфотографирована, запротоколирована и задокументирована, постепенно уходит. И я не думаю, что эпоха цифры нам будет большим помощником в сохранении прошлого. Потому что, ну вот сломался у вас компьютер, купили вы новый телефон. А ваш архив где остался? Правильно, в сломанном компьютере, который никто никогда не починит.
И когда мы с Георгием Смирновым и Алексеем Благовестным затевали всю эту ретроспективную историю, о чем мы еще думали?
В том числе о том, что вот приходишь ты, скажем, в Третьяковскую галерею (извините, пожалуйста, что я снова про Третьяковку), не важно, на любую другую музейную или кураторскую выставку. И что вас там первым делом встречает? Огромный плакат, баннер, какой-нибудь щит, на котором текст огромными буквами. Ну да, о тебе позаботились, тебе написали и разъяснили, куда идти и как идти - справа налево, слева направо. А еще там, как в титрах к голливудским фильмам, будет написано про всех людей, которые участвовали в организации это выставки.
И тогда мы решили: нет, это никуда не годится! Пространство на выставке «Степан Эрьзя и мы» должно быть принципиально другим. Это пространство должно быть коммунальным, оно должно быть общим. Нет, конечно, нам все-таки пришлось какие-то тексты-таблички сделать, для самых дотошных зрителей. Но посмотрите, мы специально разместили их так, чтобы, во-первых, они никому не мешали, а во-вторых, чтобы их можно было не заметить. Даже это было продумано!
Это стихийная выставка, она создавалась сама как скульптура. Она создавалась как формы в пространстве. Могло здесь быть всё иначе? Да, могло. Эта выставка – во многом случай. Но в этой случайности и есть жизнь.
Эта выставка и есть жизнь, потому что каждую вещь вы можете посмотреть и обойти со всех сторон. Потому что никто не требует от вас передвигаться по строго определенному маршруту. И в этой свободе есть воздух, а в этом воздухе есть полное ощущение жизни.
ПОЧЕТНЫЙ ЧЛЕН
Однако пора уже перейти, пожалуй, к самой драматичной и несколько скандальной (разумеется, в хорошем смысле слова) фазе нашего отчета. А потому давайте-ка послушаем Почетного члена Российской академии художеств Валерия ПЕРФИЛЬЕВА, которого модератор круглого стола Петр Баранов представил так: «независимый исследователь, искусствовед и куратор скульпторов, я бы сказал».
Свое выступление Валерий Иосифович начал довольно миролюбиво, так что даже расположил к себе:
- Я бы поддержал вот эту одну из главнейших идей, которую Катя (вероятно, речь идет о Екатерине Марковне Шмаковой. – Прим. редакции) высказала: на выставке чувствуется уважительное отношение к ушедшим старикам. Вот тут даже висят их фотографии... И вот это такой камертон, который снимает многие вопросы.
Действительно, уважительное отношение к прошлому клану скульпторов - это очень важно. На выставке видна опора на нашу классику, самую разнообразную…
На этом коротенькая преамбула выступления г-на Перфильева и закончилась. А далее его закружило в боевом африканском танце:
- Теперь про Эрьзю. Понятно, ребята, имя, национальный герой мордвы, и привезли его сюда в СССР, раздули из него фигуру. А это всего лишь нормальный, салонный art déco художник. Но для мордвы интересный? Да, интересный.
По поводу названия «Степан Эрьзя и мы». Как ход нужно, полезно, народ заодно и Эрьзю посмотрит, и вас тоже. А на самом деле меня катастрофически эта выставка убила. Просто катастрофически. Убила меня эта выставка. Как зрителя, как человека, который когда-то знал, что такое скульптура…
Слава богу, Валерий Иосифович не был похож на убитого человека. Вполне себе живой и довольно бодрый Почетный член. Наверное, поэтому он продолжил свои наступательные действия:
- Вот как было 20 лет назад, всё тоже самое. Ничего не изменилось. Вот у Лены Мунц -разве это скульптура? Нет, это объект. Может быть на выставке? Может. И таких объектов на выставке хватает. И мы считаем, что это скульптура. Ну, так уже сложилось.
Но самое страшное: кто был хороший, качественный, крепкий художник, таким он и остался. Ну никакого развития! Были глухие темные годы для скульпторов, в нищете жили, да? Но годы эти прошли. Как-то выкарабкались. Сменили управление в этом самом обществе скульпторов. Ребята, а где же прогресс-то? Где вот какое-то развитие за 25 лет?..
И тут, в который раз (эх, недоглядели), на свободу слова вырвался Алексей Благовестнов. Боец, однако!
Алексей Благовестнов: А что такое прогресс и развитие в искусстве?
Елена Герасимова: Это когда не скучно, когда интересно смотреть.
Валерий Перфильев: Ты (имеется в виду Алексей Алексеевич Благовестнов. – Прим. редакции) как делал, так и делаешь. Ты пластику не меняешь!
Елена Герасимова: Каким ты был, таким ты и остался!
Алексей Благовестнов: А Вы когда-нибудь видели В.И. Ленина в инвалидном кресле?
Валерий Перфильев: Да, видел, на фотографии. Ты влез в фотографию. Тебя эта трагедия трогает, ты ее и лепишь. Причем мне отвратительны, не нравятся твои куски пластика. Вот этот материал, не пластичен он, понимаешь? Не пластичен. Ты делаешь нормальные в бронзе вещи.
Алексей Благовестнов: Давайте так: я не беру фотографии, я беру документы.
Валерий Перфильев: А фотография тоже документ. И ты его переводишь в объем.
Алексей Благовестнов: А что такое скульптура? Скульптура и есть документ, который переводится в объем. А что такое натура? Натура – это тоже документ. Вот Вы, Валерий Иосифович, тоже документ! И я документ!! Да все мы здесь документы!!!
Валерий Перфильев: Можно так, а можно и по-другому считать.
Алексей Благовестнов: Вы говорите, нет прогресса в скульптуре. А технический прогресс, использование тех же новых материалов?
Валерий Перфильев: Технический прогресс бывает в науке, а в искусстве его нет. Я могу прогресс заменить другим словом. Развитие. Развитие отечественной скульптуры в Москве. Где оно? Вот ведь в чем трагичность-то ситуации!
Алексей Благовестнов: Да куда развиваться-то?
Валерий Перфилев: Да куда угодно!
Алексей Благовестнов: Да куда развиваться, если нет глаз! Вот я вижу развитие, а вы его не видите!
Валерий Перфильев: Кто вам сказал, что вы видите? Это вы сами себя так оценили. Это самомнение, Леша!
Алексей Благовестнов: Нет, это нормальный творческий эгоизм! Это как же скульптор без самомнения? Вот у советских скульпторов, что - не было самомнения? Какую они ерунду лепили!..
Тут, надо признаться, шум в зале поднялся необычайный. Выкрики, возгласы, даже кто-то (или мне показалось?) пытался свистеть и улюлюкать. Ваш покорный слуга, разумеется, предпринял все усилия для того, чтобы без «гнева и пристрастия» (как завещал великий Тацит), установить, кто pro et contra подобных высказываний Алексея Благовестнова. Да поди разберись в такой буйной обстановке… Единственное, что удалось расслышать из зала:
- А все-таки такой фигуры Ленина больше ни у кого нет! Она очень необычная!
Валерий Перфильев: Да мало ли чего нет на свете? Ну и слава богу, что нет. Вы еще напишите там, что он сифилитик (имеется в виду Владимир Ильич. -Прим. редакции), умер от этого самого, да?
И вот что еще. Единичная работа создает художественный образ. Есть просто вещи, сделанные вещи, по законам скульптуры, но за ними стоит образ. И вот это очень настораживает. Потому что все равно не возникает настоящее искусство.
(Кто-то из зала): Но ведь образ-то стоит! Разве это плохо?
Валерий Перфильев: Плохо, плохо, потому что это вещь неполноценная.
(Кто-то из зала): Но ведь если работа радует, это же прекрасно!
Валерий Перфильев: Нет, конечно же, есть тут несколько работ хороших, а есть просто вещи, просто сделанные, и все. Понимаете? У Дронова есть образ? Да, есть, там все понятно. Вот это Рим, вот он с рыбой (имеется в виду, что с рыбой не академик РАХ Михаил Викторович Дронов, а столица Италии. - Прим. редакции). А что еще там? Простая формальность, хотя и есть образ. А вот стоит этот самый с чашкой, с чашкой стоит фигура (имеется в виду работа скульптора Олега Киевского. – Прим. редакции). Ну да, вот такая техника отливки. Ну и что?
Естественно, я про себя говорю. Кому-то нравится одно, кому-то другое... Мы ж поэтому все разные…
АНТРАКТ
На этом самом месте приходится свернуть крайне увлекательный и полезный диспут. Физический объем нашего отчета и так уже вышел за пределы разумного. К сожалению, мы не сможет дать здесь выступление Людмилы Марц, последовавшее сразу за филиппиками Валерия Перфильева.
Речь Людмилы Викторовны была настолько обстоятельной и концептуальной, столько в ней было поучительных воспоминаний и переосмысления как старого, так и новейшего опыта устройства художественной жизни в стране, что сократить эту речь, даже привести ее тезисно не представляется возможным. Чуть позже из выступления Людмилы Викторовны редакция сайта ОМС планирует сделать отдельный материал.
ГНАТЬ В ШЕЮ ГАСТАРБАЙТЕРОВ
Наталия Толстая, отметив, что пришло время подводить итоги круглого стола, сказала:
- Мы сегодня услышали много прекрасных слов о том, как во времена Луначарского художников посылали за границу в командировки, на несколько лет. Можно вспомнить Императорскую академию художеств, которая десятилетиями содержала своих пансионеров в Италии. Людмила Викторовна Марц рассказала нам о том, как проходили в советское время симпозиумы в латышском Дзинтари, где скульпторы, полностью обеспеченные государством, имели возможность беззаботно жить и работать целых два месяца.
Вот мы сегодня часто жалуемся на то, что никто ничего не зарабатывает, что скульпторам приходится сдавать квартиры, чтобы хоть как-то прожить…
А ведь вот эту нашу общую квартиру на Кузнецком, вот этот самый зал - его тоже сдают! Извините за сравнение, но это похоже на сдачу квартиры гастарбайтерам в элитном доме! Вот сейчас наша выставка закроется, и что здесь откроется? Какая-нибудь распродажа шапок!
Пришло уже время выгнать гастарбайтеров и начать самим жить в этом элитном доме. Другого жилья у художников больше нет. ЦДХ у нас отобрали и превратили в Западное крыло Третьяковской галереи.
Кузнецкий Мост, 11 должен обрести новую жизнь, возродить традиции прошлых лет, восстановить славу выставок, которые здесь проходили.
ВСЁ БУДЕТ НОРМАЛЬНО
Елена ИЛЬИНА, заведующая отделом исследования творчества А.С. Голубкиной Государственной Третьяковской галереи:
- У меня совершенно случайно сегодня под рукой оказались строки, можно я их прочитаю?
«Выставка производит отвратительное впечатление, и по-моему, ее нужно отнести к декадентам. Такая отвратительная тоска, и даже более того. Самое отрицательное - ни одного положительного жизнерадостного бюста. С точки зрения физиогномики, произведения Голубкиной - одни только чистые вырождения. Полезно было бы собрать всю бронзу и переплавить на предметы первой необходимости. Будет больше пользы».
«Честность, именно Честность с большой буквы! Горение огнем искусства, бесконечное искание новых путей, характеризующее русское искусство после передвижнического периода. Прочь торгашество! Будем работать так, как работали художники предреволюционных лет»!
Этим строкам 75 лет, они из книги отзывов. Ровно 75 лет тому назад, осенью 1944 года здесь, на Кузнецом, 11 проходила выставка Анны Голубкиной.
Только спустя какое-то время мы сможем осознать, что было хорошего и что плохого на выставке «Степан Эрьзя и мы». Так же, как только сегодня мы начинаем понимать истинное значение Анны Голубкиной, Александра Матвеева и многих, многих других.
Сегодняшняя выставка - это явление, и не только потому, что, по определению, «много скульптурных выставок не бывает». Ее ругать бессмысленно, и она на самом деле сделана правильно и грамотно. А время отберет, что хорошо, что плохо. И всё будет нормально…
Валерий Перфильев: Нет, не время отберет, а мы, искусствоведы! И обязательно напишем, осмыслим великое значение всех этих выставок.
Алексей Благовестнов: А искусствоведов отберут скульпторы!
Смех в зале. И – конец нашего отчета.
Михаил КРЕНДЕЛЬ,
специально для редакции сайта ОМС
Редакция благодарит Юлия Куна за предоставленные фотографии. Все они публикуются впервые.