В своих беспощадно правдивых воспоминаниях о войне, отрывок из которых сайт ОМС публикует ниже, советский скульптор-анималист Алексей Цветков (1924-2009) писал:
"Mы, молодые, были искренне преданы Родине, воевали честно. И не так, как сейчас в фильмах показывают "За Родину! За Сталина!". Ну, крикнул какой-нибудь политрук…
Что ж, я не раз ходил в бой, я знаю. Каждый из нас рассуждал так: "Да, прадеды, деды, отцы били врагов, а теперь пришла очередь моя". И мы не считали это за какой-то подвиг, нет - это очередь. Пришел черед, когда я должен защищать Отечество. Вот и всё".
Но в долгой жизни Алексея Сергеевича это было далеко не "всё". Война жестоко напоминала о себе много раз, уже в мирное время.
"Как-то с членами художественного совета, - вспоминал Алексей Цветков, - ехали мы в Иваново. Лето, поля цветут, красота! Стали подъезжать, объявляют - вот город Шуя. В автобусе художники оживленно беседуют, а я спокойно так говорю: "Между прочим, вот на этом кладбище я одной ногой в могиле". Как?! И я им рассказал историю...".
… Историю о том, как в 1942-м году ушел добровольцем на фронт, воевал недалеко от родного дома в Калининской (теперь Тверской) области. Как в 1944 году был тяжело ранен в бою и как ему ампутировали ногу, которую врачи безуспешно пытались спасти:
- Окончательно я потерял ногу уже в Шуе Ивановской области. Там на городском кладбище я похоронен одной ногой. Покоится моя нога в могиле одной безродной старушки.
Свои мемуары, изданные в 2003 году, Алексей Сергеевич Цветков назвал "С другими наравне". Безногий деревенский парень, страдавший от нечеловеческих болей, озлобленный на весь мир из-за своего увечья, начинавший рыдать от одного только слова - "война", круто переломил себя и "однажды вдруг понял, что никто не виноват. Я должен один нести свой крест".
Никогда Алексей Сергеевич, по рассказам друзей и коллег, не жаловался на судьбу и хвори, донимавшие его всю жизнь. Стал великолепным художником. И был очень теплым, светлым, отзывчивым человеком.
На войне Алексей Цветков, боец Красной Армии, разведчик, кавалер ордена Красной Звезды, остался в живых. И сегодня продолжает жить в наших сердцах, подарив нам свои неувядаемые произведения.
Лев КУЛАКОВ
НИКОМУ НЕ ХОТЕЛОСЬ УМИРАТЬ...
Несли меня после первого ранения по станции Старица.
Вдруг подбежали двое ребят из моего района. С одним я даже учился в смежном классе. Другой - из деревни Марьино. Они раненые, у обоих руки на повязке. Левые руки...
Прошло время, я уже был второй раз ранен. Лечился в глубоком тылу, в Мурашах Кировской области. Вечером в госпитале показывают какой-то фильм. Большая палата, там кинозал. Я сижу с костылями. И вдруг ко мне подходит один из тех двух ребят, Василий. Он был, как и я, рад встрече, все-таки земляки. Назавтра он пришел ко мне в палату и принес сахар.
- Что это ты? Что у меня нет своей пайки?
- Да нет, я не люблю, не хочу.
И начал упрашивать, чтоб я взял.
- Да ты что! Да как же я могу взять! Пайку сахара! Тогда ко мне больше не приходи.
- Да ты извини, это я так.
На другой день снова приходит и признается.
- Лёш, я ведь с сахаром не случайно. А дело такое: от тебя зависит, останусь ли я жить. Скажешь одно - жив буду, скажешь по-другому - значит, меня расстреляют.
- Это как?
- А вот так. У меня признают самострел. Если ты подтвердишь, что тогда я принимал участие в бою, то спасешь меня.
- Зачем мне твоя смерть? Конечно, я скажу!
- Так я могу надеяться?
Вскоре меня вызывают какие-то с погонами.
- Вы можете подтвердить, что Старов такого-то числа был в бою?
- В бою много чего было. Я видел его, когда мы подходили к окопам.
Всё, можете быть свободны.
Старов этот еще шесть месяцев под следствием ходил, а потом его освободили. После войны он запил и попал в автомобильную катастрофу....
Уже много спустя после боя за деревню Дешевку, я узнал, что группа, примерно из десяти человек, в то время, когда мы выходили на поле, где меня расстреливали, собралась в кустах и постреляла друг друга в левую руку. Опыта ни у кого не было, в том числе и у этих самострельщиков. Чего они там понимали?
Был еще случай на передовой. Приводят одного раненого и дают наказ - не курить с ним, не общаться, не разговаривать. Оказалось, деревенский пастух, безграмотный мужик, взял лопатку, положил на камень руку и лопаткой перебил пальцы. Врач сразу все понял и поставил диагноз - членовредительство. Я его пожалел.
- Ну что ж ты, дурак?
- Да хотел в госпиталь попасть.
Его вскоре расстреляли.
Потом приводят другого, без ремня. Он пошел грибы собирать. Если бы он знал, что СМЕРШ существует, что когда бои начинаются, нельзя ходить назад; что если туда пошел, то попадаешь в ловушку. Откуда он мог знать, что СМЕРШ всегда следовал за наступающими. Он пошел грибы собирать! Так и пропал парень.
Ведь тут какой момент? Тебе не хочется умирать. А почему я должен умирать? Все ребята молодые. Допустим, кто-то хотел бы спать в боевом охранении. И начинает канючить.
- Почему меня, а не другого посылают на задание?
- Ты что? А как быть мне, почему же я не хнычу?
Так что романтики на войне мало. Там всё как в жизни: есть место и малодушию, и предательству, и взаимовыручке, и дружбе, и высокому подвигу.
Летний сад, Ленинград, 1948. Алексей Цветков - в центре
Алексей Цветков. ''Голод и холод'', 1942-й'', 1984.
Дерево тонированное, 46х15х10 см.
Центральный музей Великой Отечественной войны 1941-1945 годов, Москва
НАСТУПЛЕНИЕ
B задачу нашей дивизии входило прорвать оборону противника. Сосредоточились на исходной позиции. Пришлось ждать. А неизвестность очень томит: что произойдет в этой схватке? Трудно предугадать, как обернется судьба: то ли немцы попрут и мы не выдержим, то ли все-таки осуществим прорыв. Поэтому когда перед боем в траншеи привозят завтрак, есть, как правило, никто не может. К тому времени я был один раз ранен, лежал в госпитале. Молодые солдаты ко мне уже прислушивались, считали опытным бойцом. Я взял паек и сунул в противогаз про запас - если сейчас не хочется, потом понадобится.
Случилось так, что мы сразу прорвали оборону, вступили в ближний бой, и немец дрогнул. Стрельба, крики, суматоха. Гибли люди, много людей. В этих боях наша рота, в составе которой были солдаты от 18 до 20 лет, понесла большие потери. Из семидесяти восьми человек в живых осталось двадцать три. Помню, только что с парнем разговаривал, и вдруг он с застывшими глазами лежит, а из черепа вытекает мозг. Состояние, конечно... Но когда ты в этом варишься, постепенно адаптируешься, привыкаешь.
В нашей роте все были молодые крепкие ребята. Нас бросали в основном туда, где немец оказывал особо сильное сопротивление. С боем удалось отбить деревню Подсосенье. Мы метались по немецким траншеям и блиндажам, уничтожая замешкавшихся немцев.
Команда "Вперед!" Мы выскочили из траншей, преследуя отступающих. Свистели пули, рвались снаряды. Вдруг что-то очень сильно шлепнуло слева по ноге. Я споткнулся и упал на бок. Тут же рядом оказались перебегавшие следом за мной Синельников и Самсонов.
- Помочь?
Поскольку наступление только началось, отказался от помощи.
- Нет, я сам. Вперед!
Когда происходит ранение, боли не чувствуешь. Впечатление от него как от сильного тупого удара. Как будто палкой ударили по ноге. И лишь потом, когда из раны начинает фонтанировать кровь, появляется ощущение ожога, какого-то жжения. Смотрю: одна нога нормальная, а другая болтается. В противогазовой сумке у меня был бинт. Почему-то лихорадило, и, когда накладывал жгут, тряслись руки.
Алексей Цветков, Ленинград, 1950
Алексей Цветков. ''Ангел-хранитель с чашей'', 1995.
Дерево, 98х30х20 см. Фото Марины Роз
В НЕМЕЦКОМ БЛИНДАЖЕ
Стал выползать: где за брюки ногу придержу, где за бинты, где перекачусь. Дополз до траншеи. И вдруг - обстрел! Я - в ближайшее укрытие. Это немецкий блиндаж!
Лето тогда было дождливое, и траншеи местами оказались залиты гнилой желто-красной водой. Внутрь блиндажа вел трап из толстых досок. Верхний конец трапа опирался на край огромного, массивного стола. Я поднялся вверх по трапу. Оглядевшись в полутьме, увидел сидящих на нарах людей. Скоро глаза привыкли к темноте. Неужели? Там... наш политрук и еще кто-то прячутся. Я был командиром третьего извода, старшим сержантом, а он командиром первого взвода, младшим лейтенантом. Прошу: "Ребята, перевяжите!" Они ни с места! Грохот стоит страшный, снаряды свистят вокруг.
В блиндажах окошко для освещения обычно делают обращенным в тыл. Но когда мы сломили оборону врага, этот блиндаж стал нашим! А немец отошел, и окошко теперь смотрит в их сторону. И вот прямиком в это окошко попадание! Мина? А, может, снаряд разорвался в предоконной яме?
Кто знает, только раздался сильный взрыв! Меня волной сметает в воду. Шлёп! Я машинально откинулся в безопасный угол и почувствовал жгучую боль. Горячая кровь так и хлынула из раненой левой ноги. Я обхватил обоими руками нижнюю часть бедра под коленкой, зажал и держу.
А со вторых нар снесло в воду еще одного паренька, сержанта Мамелина - как сейчас помню, такой краснолицый блондин. Видимо, его сильно ранило. В воде он стал отчаянно барахтаться и тонуть. "Помогите!" Я сижу в несуразном положении, сам без ноги, не соображу, что делать, а эти прижались к стене, боятся нового разрыва и не подходят.
Мамелин барахтался-барахтался, а потом начал погружаться воду и буль, буль, буль... Готово! Вдруг его голова появляется снова. Тут уж я нашелся. Очнувшись словно ото сна, я злобно закричал: "Спасайте его, стрелять буду!" И схватился за пистолет.
Они меня знают, я парень горячий, сразу бросились, вытащили его - и на стол: у него перебиты обе ноги, фонтанирует кровь. Я ничем помочь не могу, а они убежали. Мамелин лежит уже бледный, как полотно. Вошли мародеры - ведь полно погибших в траншеях: у кого сапоги хорошие, у кого часы. Их-то я и прихватил: "Перевяжите!" Вот где сумка санитарная пригодилась! Выполнив мое требование, они удалились.
А про себя-то я забыл! Оставалось надеяться только на случай. Долго, однако, ждать не пришлось - очень скоро заглянули следующие два мародера.
- Ребята, помогите наложить жгуты, я тяжело ранен.
Они разглядели меня в углу.
- Да как же мы до тебя доберемся через воду?
- Стойте, я сам к вам приплыву.
И бросился в эту гниль, а ногу за собой волоком потащил.
- Помогите поднять раненую ногу.
Положили меня на стол, к Мамелину, разрезали сапоги, покрутили маленько, повертели. Рядовой, рыжий парень, и чернявый обшарпанный ефрейтор нехотя достали из моей сумки подмокшие бинты, наложили жгуты и тут же исчезли.
Алексей Цветков в Ленинграде, 1950
Алексей Цветков. ''Лев'', 1972. Дерево, 44,8х31,5х40,5 см.
Тверская областная картинная галерея
МОЛОДОСТЬ
Мне нужно было искать санитарный блиндаж. Я осмотрелся и увидел укрытие, возле которого толпились раненые солдаты. Поскакал туда на одной ноге. Меня подхватил молодой санитар и помог пробраться в блиндаж.
Там трудились врачи и фельдшеры. Они обработали мне все раны, наложили повязки, перебинтовав все руки и ноги. Руки были тоже все в крови, их поранило мелкими осколками. Основное же ранение пришлось в левую ногу - разбит коленный сустав и средняя часть бедренной кости, пробита стопа в области пальцев.
Блиндаж был уже забит ранеными, места не оказалось, и меня засунули на третий ярус. Через полчаса пришли трое ребят из нашего взвода, принесли обед и фронтовую чарку. Сообщили, что очередную деревню удалось взять почти без боя. Наши потери - пять человек. Погибли политрук и командир роты Трегуб. Я слушал как сквозь сон, от обеда и чарки отказался. Почему-то попросил дать пайку хлеба (восемьсот граммов) и куда-то провалился.
И вот с этим куском хлеба я очнулся на другой день часа в два пополудни. В блиндаже пусто, ни души. Никого нет - ни санитаров, ни раненых. Я остался один. Меня охватила тревога. Где все, куда делись? Почему меня бросили? И только потом до меня дошло: видимо, я потерял сознание, и меня приняли за покойника. Иначе бы эвакуировали. А так, кому труп таскать охота? Забыть тоже не могли, на фронте атмосфера другая: не бросят, если жив.
Через входной проем светило солнце. Слышны разрывы снарядов, стрёкот пулеметов. Какова обстановка? Кто кругом? Наши или немцы? Может быть, я уже в окружении? В голове у меня строились всякие предположения. Хорошо, на мне телогрейка, летом тогда было холодно. Такая легонькая телогреечка.
А за поясом пистолет "ТТ", добытый еще в разведке и сохранившийся чудом. Автомат я где-то оставил, когда добирался сюда. Думаю: "Ну ладно, если немцы - буду отстреливаться". Отложил только два патрона. На всякий случай. Так один артист у нас говорил: "На всякий случай". В то время сдаться - это все равно, что пустить себе пулю в лоб. Остальные патроны - для тех, кто попытается взять меня в плен.
А если я среди своих? Тогда нужно выбираться.
Подготовив себя на оба эти случая, я приступил к выполнению своего плана выхода из убежища. Для начала необходимо занять более выгодную позицию. Пробую повернуться - сильная боль. Не то, что вчера. Прошло уже больше суток, как я лежу, ткани "оболелись". Это в горячке я мог прыгать, скакать, а сейчас чуть тронь - невыносимые страдания. Надо перебираться на вторые нары, потом на первые. Но как? Как спуститься? И никого поблизости.
Есть одна только молодость. Вот это да, вот это ценно! Молодость это великолепно! Сейчас, будучи уже стариком, вспоминаю, как я спустился с третьих нар на вторые, а потом - на первые, и не верю сам себе: возможно ль это? А тогда надо было выживать!
Попробовал опустить ногу - страшная боль. Добираюсь до столба. Обхватил его одной рукой, а другой, чтобы сохранить горизонтальное положение ноги, взялся за бинты у подъема стопы. И как-то боком, совершая винтообразное движение вокруг столба, переставляя последовательно больную и здоровую ноги, за что-то держась и обливаясь потом, я постепенно спускался. Наконец, добрался до нар первого яруса.
Стал думать, как выбираться. Вижу - стоит бочка разбитая, доски от бочки валяются. Среди щепок лежит санитарная сумка: в ней бинты, всего полно. Я воспрянул духом. Рассуждал так: "Вот поставлю шину, забинтую, и получится у меня прямая нога. Буду отставлять ее в сторону, возьму шест, стану на него опираться. И потихонечку выберусь, осмотрюсь, найду свой автомат и уже во всеоружии пойду в санитарный блиндаж".
Как задумано, так и сделано: приладил на ногу шину, забинтовал бинтом. Крепко все сделал! Теперь хотя бы нет болтания разбитых костей. Дополз до шеста, дотянулся и стал вставать. А когда выпрямился, кровь к ноге как прихлынет! У меня сразу закружилась голова, и я рухнул на землю. Оказывается, дело не толь ко в том, что нога сломана, здесь еще что-то! Еще раз попытался встать. Опять неудача. Тогда я решил ползти ползком.
Неожиданно мимо входа по тропинке пробежал солдат. Я крикнул: "Товарищ боец!" Но он промелькнул, не услышав моего возгласа. А потом стали забегать в блиндаж какие-то люди. Я подловил одного лейтенанта.
- Мне все равно умирать. Если меня не увезут, буду стрелять всех подряд!
- Ты кто?
- Я - глаза и уши 906-го стрелкового полка!
Это, значит, разведчик. Назвался по имени и фамилии.
- Полковнику Андрееву передайте.
- Хорошо, сейчас позвоню.
Наверное, через час или полтора прибегают в блиндаж запыхавшиеся санитары. Двое. Забрали меня и потащили на своих плечах. По дороге нас бомбили и обстреливали. Они бросали меня, сами укрывались. Боль адская, но мне ли еще жаловаться, что бросали? Спасибо, что несли!
Вот так меня и вытащили, дотянули до леска, а там уже - сборный пункт. Раненых "погрузили" на телегу как дрова - со стоном, криком, хрипом. И повезли куда-то.
Алексей Цветков в годы работы
в Советском комитете ветеранов войны
Алексей Цветков. ''Медведь и крокодил'', 2001. Бронза, 16х27х12 см.
Собрание Ю. Якутина, Москва. Повтор бронзовой работы 1977 года,
которая находится в Курганском областном художественном музее имени Г.А. Травникова.
Фото Марины Роз
ПАРТИЙНЫЙ БИЛЕТ
Привезли меня в полевой госпиталь. Там палатки, колья, жерди и носилки. Обработали рану, достали осколки. Сделали продольные разрезы. Из раны вычистили всю грязь. Чего там только не было: и от шинели куски попадались, и земля, и гниль всякая... Вот где страшные боли!
Потом перевязали, наложили повязку с лекарством, забинтовали, шину поставили и отправили в тыл. А молодому разве возможно смириться с тем, что нельзя двигаться?
И вдруг мне, так же как всем, захотелось встать. Взял я ногу за бинты, спустил на край и решил попробовать. Выпрямился и рухнул. "Санитар, санитар!" Прибежали, подняли. Как раз в это время пришли вручать партийные билеты. Я уже был принят, только не получил билет, и когда прозвучал вопрос: "Так кто не получил?" - не знаю, почему, мне и сейчас трудно сказать, я не откликнулся. Так и остался комсомольцем. Но мой комсомольский билет попал в музейный архив после первого ранения. Он был залит кровью, грязью.
А коммунистом я так и не стал. Почему? Разве я был против идеологии социалистического устройства? Нет, не был. Но уже тогда, видимо, понимал, как все перевернуто: что значит идея и что значит воплощение. Вот это меня и останавливало.
А когда за мою честность меня пытались исключить из комсомола, уж простите, я сам хлопнул дверью. Я сам выбыл, сказал себе: "Все, хватит". Я согласен, но согласен с самой идеей, а не с тем, что делается. А та бывшая секретарь райкома комсомола, которая меня пыталась исключить, потом стала секретарем райкома партии, разъезжала на машине. Я инвалид войны, вернулся с фронта, а она проезжает на машине и даже не останавливается, чтобы подвезти. И тогда я понял, для чего все это нужно.
Алексей Цветков с невестой Тамарой.
Букарево, 1950
Алексей Цветков. ''Рыба шипохвостая'', 1998. Дерево, бронза, высота 36 см. Фото Марины Роз
МОЙ ЧЕРЕД
Mы, молодые, были искренне преданы Родине, воевали честно. И не так, как сейчас в фильмах показывают "За Родину! За Сталина!" Ну, крикнул какой-нибудь политрук.
Что ж, я не раз ходил в бой, я знаю. Каждый из нас рассуждал так: "Да, прадеды, деды, отцы били врагов, а теперь пришла очередь моя". И мы не считали это за какой-то подвиг, нет - это очередь. Пришел черед, когда я должен защищать Отечество. Вот и всё.
Поэтому ни в одном своем поступке на фронте я не видел никакого героизма. Это простая фронтовая жизнь, к которой также привыкаешь, как к обычной. Ведь только в кино кажется, что все так напряженно, так натянуто. Но поверьте, на войне в часы досуга также шутят, также хохочут, также друг над другом подтрунивают, как и в мирное время.
Алексей Цветков с женой Тамарой и сыном Володей, 1952
Алексей Цветков. ''Петух перед песней'', 2000. Металл, 87х45х44 см. Фото (слева) Марины Роз
ЧЕРВИ
Эвакуация, грузят в машины. Много раненых, не один я, и все тяжелые. Шофера, им памятник надо ставить, каждый ухаб вылизывали, везли, а все равно: чуть толчок - ах, ох, ах! Боли страшные. И вот где-то в деревне останавливаемся. Женщины, девочки бегут, ягоды несут, целые ведра винегрета: всем хочется угостить раненых. Так это трогательно! Поместили в сарае, на носилках туда перенесли. Август - мухи, осы, черви...
И всё ползут, ползут, ползут. Черви. Завелись в ранах. Прямо под бинтами, ползут по живому телу. Это ужас, это настоящий кошмар! Люди, конечно, все разные, но я был парень решительный во всех отношениях. У меня сохранился домашний ножичек перочинный, я его достал. Напрягся, сел, дотянулся до края шины на ноге, заметил первые бинты и все их распорол. А там... отвратительный рой, кровавое месиво и копошение. "Сестра!" - орут мои соседи.
- Что такое?
- Раненый перерезал бинты!
- Ты что, жить не хочешь?
- Наоборот, хочу!
- Ты что сделал?
- А что? Ведь ползут по живому человеку!
- Да если хочешь знать, они раны очищают!
Это действительно так. Но ведь есть и психологический момент! Я - человек, живой человек, не под наркозом! "Ладно, - говорю, - не кричите. Я давно просил перевязать меня, вот теперь и перевяжите!" Мне вынуждены были обработать рану.
Алексей Цветков, 1957
Алексей Цветков. ''Воющий волк''. Керамика, 39,2х18х34 см.
Московский государственный зоологический сад
КАРАНТИННЫЙ ГОСПИТАЛЬ
Спустя какое-то время меня перевели в "карантинный" госпиталь, Что такое "карантинный"? С транспортом на войне было плохо, и возить трупы туда-сюда не имело большого смысла. В этом госпитале "отстаивали" - или ты туда, или ты здесь остаешься. В течение трех дней проверяли: не поднимается ли у тебя температура выше 39 градусов, появились ли аппетит и сон.
Вот три главных показателя! Если в течение трех суток все это зафиксировано, тебя эвакуируют. А если нет... Многие бредят - ах, ах, стреляют, "вперед" командуют. Утром просыпаешься: тот зубы оскалил, этот зубы оскалил. Приходят, завязывают в простыни, уносят умерших, новых раненых приносят.
Оказалась там одна медсестра, украинка, я ей понравился. Я что-то по-хохляцки сказал ей во время кормления. Она: "Чи хохол, чи ни хохол?" А кормили там хорошо: бутылка кагора стоит на тумбочке, медовые лепешки, сметанка - еда такая царская. А кому ее есть-то? Конечно, все это уходило для персонала. Вот она мне насильно несколько ложек щей затолкала и всё. Я ее попросил: "Ну что тебе стоит, поставь ты эту температуру". И она проставила в табеле необходимую отметку. Меня определили отправить в Калинин. Госпиталь находился недалеко от него.
С теплотой и благодарностью вспоминаю сейчас эту медсестру. Если бы не она, мне бы оттуда не выбраться. Ведь температура на самом деле была гораздо выше. А так меня положили на повозку, отвезли на станцию, и - в "телячий" вагон. В Калинин, на мою малую Родину!
Алексей Цветков с сыном Сережей, 1961
Алексей Цветков. ''Полярная сова''. Камень, 33х22,5х13 см.
Московский государственный зоологический сад
КАК Я МОЛИЛСЯ БОЖЬЕЙ МАТЕРИ
А уже в Калинине (нынешняя Тверь) мне сделали серьезную операцию - резекцию коленного сустава, когда коленный сустав вынимают и соединяют кости напрямую. Неудачная операция. Самое большее - пятнадцать лет жили после нее. Прямая нога раскачивалась, в этом стыке возникали воспаления, и люди умирали.
Когда меня готовили к операции, в госпиталь приехала мать. Поступил я с лангетами на ноге, их нужно было снимать. Разрезали гипс. Разогнуть его надо было с одинаковой силой, с одной и с другой стороны. Этого не сообразили. Стали разгибать как придется.
А это боли нечеловеческие! Я орал, думал у меня разорвется сердце. Мать в это время находилась в коридоре. Несмотря на дикие вопли, она сразу почувствовала, что кричит ее сын... Она пришла уже после операции, когда я "отходил". Вроде бы и приятно, хотелось всё узнать о родных, но так тяжко на душе было! Я сделал вид, что уснул, чтобы она ушла, хотя безумно не хотелось расставаться. А она мне всё говорила, говорила что-то, велела молиться Божьей Матери. И я, комсомолец, молился.
Алексей Цветков в Болгарии, 1973
Алексей Цветков. ''Звездочет'', 2000. Дерево, 18х20х8 см. Фото Марины Роз
МАТЕРИНСКОЕ СЕРДЦЕ
На войне я встретил много хороших людей. Помню Клима, легкораненого, он был в состоянии передвигаться по палате. Я все не мог докричаться до сестры, чтобы дали утку. Так я ему: "Клим, Клим". Он приходил, подавал мне утку, помогал. Да, всё бывало, всё бывало.
К тому времени мне уже сказали, что коленного сустава нет. Отнесся к этому как-то просто. В памяти почему-то остались другие переживания. Я не могу не рассказать о них.
Нас уже перевозили в тыл: погрузили, накрыли одеялами. А раненый как одет? Глухая повязка, бинты, гипс. Перед операцией ведь не дают есть, голодаешь. Естественно, желудок у меня сжался, а от туго наложенного гипса живот весь лежал на позвоночнике. Когда бинтуют, умелые сестрички подкладывают на живот вату. Потом мокрые бинты с гипсом наматывают. Гипс схватывается, вату вытаскивают, появляется возможность дышать и есть, чтобы желудку было куда расти.
Две девки, которые там работали, забинтовывая меня в гипс, рассказывали друг другу, с кем они в горсаду познакомились. В результате теплый гипс упал и прижал мой желудок. В меня ничего не входило, кроме стакана компота. Панцирь получился, и дышать я мог с трудом.
К счастью, мама в тот момент оказалась рядом: "Мама, дышать нечем, разрежь мне гипс". Я достал ножичек. Мама скребла-скребла, а гипс - сухой! Надо же его мочить, чтобы резать-то, а так ничего не получилось. Главному врачу говорю: "Доктор, мне дышать нечем, разрежьте!" "Ну да, гипс портить будем!" и отошел.
А я что могу, беспомощный человек. Всё! На погрузку! В тот день приехала мама - у нас в деревне жил на постое какой-то военный, он ее и подвёз. Она приехала, а нас грузят в крытую машину. Мама следом за этой машиной на вокзал. Прибываем, нас выгрузили и на носилках выставили. На всех теплые одеяла. Начали оформлять, передавать в санпоезд.
Оформили, все одеяла забрали и ушли. Холод, ветер, снег "крупой" пошел, а на мне - полрубахи, да на одной ноге - кальсоны, в общем весь голый. Тогда мама с себя телогрейку сняла и меня накрыла. Рядом все зубами на морозе стучат: "Бу-бу-бу". Лежат на носилках, никого у них нет. Мама посмотрела, сняла еще и свитер, накрыла кого-то. Потом косынку, и стоит раздетая на перроне. Мама… Только через полтора часа нас забрали в поезд.
Татьяна Васильевна, мать Алексея Цветкова, 1969
Алексей Цветков. ''Три фламинго'', 2000. Листовая медь, 195х150х100 см. Фото Марины Роз
ОЗЛОБЛЕНИЕ
Очнулся я на полке, немножко отдышался и первое, что сказал медсестре: "Сестрица, помоги, дышать нечем, разогните гипс". "Хорошо, я подойду". Проходит целая вечность. Наконец, она появляется с тазиком, помочила, разрезала, отпилила, разогнула: "Господи!" Хоть вздохнул по-человечески! А ведь не допросишься!
Потом на меня жаловались. Возненавидел я медперсонал, и когда уже встал на костыли, ох и погонял я их. Например, мою кружку дали кому-то, а мне неприятно. Как запущу! Злобу они во мне пробудили, излишнюю раздражительность. Вот так!
Алексей Цветков с первой внучкой Олей. Поселок Крюково, 1976
Алексей Цветков. ''Ёжик'', 2003. Кап березовый, 15х24х16 см.
Государственный биологический музей имени К.А. Тимирязева, Москва
АМПУТАЦИЯ НОГИ
Окончательно я потерял ногу уже в Шуе Ивановской области. Там на городском кладбище я похоронен одной ногой. Покоится моя нога в могиле одной безродной старушки.
Думаю, что надежды сохранить ногу не существовало изначально. Может, если б сразу отняли, было бы даже лучше: обошлось бы только ампутацией коленного сустава. А потом пришлось отрезать больше и то с риском.
Как-то с членами художественного совета ехали мы в Иваново. Лето, поля цветут, красота! Стали подъезжать, объявляют - вот город Шуя. В автобусе художники, члены исполкома оживленно беседуют, а я спокойно так говорю: "Между прочим, вот на этом кладбище я одной ногой в могиле". Как?! И я им рассказал историю...
Здесь, в доме фабриканта Баранова, был военный госпиталь. Когда мне предложили ампутацию, я отказался. Но вскоре наступил такой период, что я уже слышал как во сне и видел как в тумане. Главный хирург был в отъезде, на какой-то конференции. Ногу, конечно, надо было ампутировать. Но я-то отказался!
Вдруг он приезжает, и до меня как будто со стороны, в полубреду доносится: много людей в белых халатах, прибежали, шум, гам. Говорит главный хирург. "Вы что же хотите, чтобы в девятнадцать лет мальчишка сказал вам: "Режьте ногу?" Немедленно на операционный стол!"
А через несколько дней приехала старшая сестра. Я попросил заранее, хоть и не был уверен, нужно ли, написать за меня письмо. И вот сестра отправилась и не знает, застанет она меня живого или нет? Приезжает, спрашивает обо мне. "Кто? Не знаем. А может, он уже и не жив?" Пока она дожидалась, пока выясняла, пока искала, конечно, изнервничалась. Когда ее впустили в мою палату, она стала реветь. Я думал, она плачет из-за того, что мне ногу ампутировали, а ей не до этого. Ведь оказался жив!
Алексей Цветков, 2000-е
Алексей Цветков. ''Инвалид'', 1985. Бронза, 23х10,5х10 см.
Центральный музей Великой Отечественной войны
1941-1945 годов, Москва
ПРОТЕЗ
Потихоньку я стал привыкать к своему новому положению. И поскольку в госпитале кругом инвалиды, калеки, в такой атмосфере безногому человеку легче. Потом меня эвакуировали для протезирования в Кировскую область, в город Мураши. Там я долго ждал протезов, убегал из госпиталя на костылях. Местные девчонки нас тогда называли подснежниками: одежду-то не давали, так мы в кальсонах. Через некоторое время привезли целую машину протезов.
Что за аппарат, как он действует, кто его знает? "Ну, примеряйте". Должен ли он сидеть туго или свободно, где должно жать, где нет, кто подскажет? Ничего неизвестно. Даром, что на лечебном столько ходил. Лечебный протез как делали? Брали палку и бинтовали. Бинты с гипсом - чтобы культя привыкала.
В конце концов надел настоящий протез. Вот и выписка из госпиталя. Каждому хочется домой, увидеть близких, узнать, как там. Думаешь разве, что ты уходил одним, а едешь домой в физическом отношении совсем другим. И не доходит это до тех пор, пока не вернулся, не подошел к родному порогу.
Алексей Цветков за работой, 2000-е
Алексей Цветков. ''Обезьяна идущая'', 1999. Дерево, 55х45х38 см.
Фото Марины Роз
ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ
Шел сорок четвертый. Как же я спешил, как подгонял поезд, чтобы он двигался быстрее, чтобы меньше останавливался на станциях. Поезд, который вез меня в Калинин. Но вот и приехали....
Большинство как? Получил протез, встал на костыли, а его, как миномет, несут сзади. А я надел протез сразу. Молодой был, цепкий, мне хотелось его скорее освоить, ни в коем случае не сдаваться. И вот как раз Пасха, пасхальный день, я спешу домой.
Спешу с помощью костыля и палки. До армии я часто бывал в Калинине и знал, какой номер трамвая идет до Вагонного завода. Это перед знаменитым Горбатым мостом. Дорога оттуда шла прямо на Ленинград, а значит, мимо поворота на Лихославль, где мне нужно было сойти.
От трамвайной остановки не без труда преодолел небольшое расстояние до этой дороги. Везде толпятся люди. Кто едет в Медное, кто в Торжок. Тогда автобусов не было, добирались на попутках, в основном на военных машинах. Водители, конечно, немного на этом подрабатывали - подсаживали пассажиров с грузом и без груза. Гоняли иногда специально порожняком, чтобы побольше подработать. Попутку мне пришлось ждать долго.
Но вот остановилась груженая тюками машина. Вышел капитан. Я на костылях подошел к нему и обратился: "Товарищ капитан, я из госпиталя, домой еду. Поможете?" Он согласился, в порядке исключения. Меня погрузили через борт. В кузове я расположился за тюками. Предался размышлениям.
Вот и началась новая, отличная от госпитальной жизнь, полностью самостоятельная. Никто не скажет: "Вот завтрак, обед, ужин". Надо всё делать самому. Я еду домой, и, казалось бы, самое радостное чувство должно охватывать меня. Сердце действительно трепещет, однако наполнено оно не только приятным щемящим ожиданием, но и какой-то тревогой. Как-то я в новом качестве предстану перед родными?
Вот и мой поворот, машина встала на обочине. Шофер вышел, помог сойти. Я поблагодарил его, взял костыль и палку и пошагал в направлении Лихославля. Старался шагать быстрее, как будто кто-то подгонял меня, торопил. Миновал лес, вышел в поле. Родная деревня уже недалеко, за бугром. Я остановился. Идти дальше не могу - перехватило дыхание.
Я так заволновался, что спустился в канаву, сел на брусья. Ну сколько вот так просижу, чего высижу? Прохладно, апрель. Стал раздумывать, что делать дальше? Идти или ждать темноты? Хотелось, конечно, скорее увидеть близких: мать, отца, братьев и сестер, но каково теперь встретиться с ними?
В прошлом мог плясать, бегать, танцевать. А теперь инвалид. Как я покажусь в таком виде? Долго я так размышлял, пока не увидел, что идет какая-то пара с ребеночком. Я отвернулся, пропустил их и снова стал продумывать план своих действий. И придумал. А что если я, не доходя до деревни, поверну мимо скотного двора, проберусь вдоль сараев в задний огород и пройду в ворота с черного хода? Взял костыль, палку и зашагал быстро, весело, радуясь тому, что нашел такой выход. Прохожу уже последний сарай.
Вдруг выскочила огромная ватага ребятишек, человек двадцать. В то время в деревнях было много детей. В праздники они с удовольствием бегали по гумну, вдоль сараев, по дворам. Ребята заметили солдата с костылем и ринулись мне навстречу. Поравнявшись, пулей развернулись и, не говоря ни слова, помчались к нашему дому.
Я зашагал еще быстрее, спешу, ковыляю, но уже кричат: "Лешка Цветков пришел!" Высыпали женщины, заголосили, заплакали. Мать, едва успев меня обнять, тоже разревелась. Не знаю, как прошел через их толпу. Скорей во двор, чтобы скрыться, войти с черного хода. Как все это трудно! Наконец, поднялся в дом. Женщины постояли и разошлись. Отец с гангреной ноги лежал в постели. Вот мы и встретились.
Так я оказался в родном доме.
Алексей Цветков в Государственном Дарвиновском музее
Алексей Цветков. ''Баклан'', 2004. Бронза, 35х24,5х12 см.
Государственный художественный музей Алтайского края, Барнаул
НЕСТИ СВОЙ КРЕСТ
И началась для меня жизнь тяжкая: боюсь выйти на улицу, будто я виноват в чем-то. Моя девушка жила в соседней деревне Марково, мы учились вместе в седьмом классе. До нее, наверное, километров пять. Через два дня она с молодежью решила меня навестить. Вечер, я уже лег спать, когда они постучали: "Лёшу можно?" Мать разбудила. Переживает, конечно. Я сначала было засобирался, а потом сердито ответил, что нет, не пойду....
Я вернулся с фронта страшно возбудимый. Ведь даже сегодня протезы - это наказание одно. А тогда я еще и пользоваться ими, как следует, не умел.
Случился какой-то праздник. Я надел протез, а шагу ступить не могу. Раз вытащил его, два - к порогу. Он загремел, закувыркался, покатился прямо к топору. Я схватил протез и изрубил его на части. Мать вся сжалась. Понимаю, что она ни при чем. Но как мне тогда было это пережить?!
Собрал я все осколки, вещмешок на плечо и - в Калинин. На протезный завод. Пришел, сидят вокруг стола инженеры, рабочие. Я им на стол все и высыпал. Они растерялись, вызвали директора. И в течение десяти дней мне изготовили новый протез.
Но потом я вдруг понял, что никто не виноват. Я должен один нести свой крест. И тогда мне стало стыдно за своих же товарищей, которые кричали, громили, костылями стучали. Никто не виноват! Надо на все спокойно реагировать. А дальше у меня только одно вспоминается, что я мало давал себе слабину. Старался взять себя в руки и не перекладывать ничего на чужие плечи. Так постепенно и адаптировался. Вот, собственно, история моей инвалидности.
Прошло время - я уже вовсю трудился - в Советском комитете ветеранов войны мне доверили вести прием инвалидов, том числе и психических. И ничего, привык, сам стал дисциплинированным, сдержанным.
К примеру, заявляется художница какая-то: "Мне путевку в санаторий надо для зятя!" А ей не дают. Она закатывает истерику. Тогда меня просят из комиссии: "Алексей Сергеевич, мы больше не можем, поговорите с ней".
Она сразу атакует, а я ей спокойно: "Ну я же не кричу". И оказывается, можно в себе это состояние возбудимости побороть. Теперь, когда я что-то рассказываю, порой перехожу на шепот. Настолько тихо начинаю говорить, что плохо слышно. Это результат той внутренней борьбы, когда я заставлял себя не повышать голос, не раздражаться.
Алексей ЦВЕТКОВ
Текст и фотографии из книги: "А.С. Цветков. С другими наравне». М., "Петровский парк", 2003
Алексей Цветков за работой над скульптурой
''Лежащая медведица с медвежонком на животе'', 2002
Алексей Цветков. ''Лежащая медведица с медвежонком на животе'', 2002. Дерево, 29х64,5х31 см.
Государственный биологический музей имени К.А. Тимирязева, Москва