Владимир Цигаль (1917-2013) воевал на Малой земле, в отряде легендарного Лазаря Куникова, Героя Советского Союза.
В 1978 году журнал "Новый мир" опубликовал мемуары советского руководителя Леонида Брежнева "Малая земля", который, будучи во время войны начальником политотдела 18-й армии, однажды высадился там.
Разумеется, эту историю идеологически раздули. В прессе начались многочисленные славословия и песнопения в адрес "дорогого Леонида Ильича", смысл которых сводился к тому, что только "благодаря его мудрому руководству" Новороссийск был освобожден от фашистских захватчиков.
Справедливости ради надо отметить, что Леонид Ильич до конца своей жизни дружил со многими однополчанами, не забывал их и многим, используя свое служебное положение, помогал.
Ну а вся партийная и журналистская "свистопляска" вокруг "лакировочных" мемуаров Генерального секретаря ЦК КПСС закончилась тем, чем и должна была закончиться: в народе стали слагать издевательские анекдоты о подвигах "полковника Брежнева". Вот только при этом имена настоящих героев Малой земли ушли в тень и были забыты.
В своих дневниках, увидевших свет в середине 90-х годов прошлого века, Владимир Цигаль рассказывает "другую правду" о войне. Его короткие, но очень яркие записи - это не только страшные свидетельства войны, но и воспоминания о самопожертвовании и великом подвиге друзей и товарищей, многие из которых полегли в боях за нашу Родину.
Михаил КРЕНДЕЛЬ
Проект реализуется победителем конкурса «Общее дело» благотворительной программы «Эффективная филантропия» Благотворительного фонда Владимира Потанина
- Я обращаюсь к вам, уважаемые политики и журналисты – пора снять табу с Малой земли!
Она ни в чем не повинна! Не вина, а беда ее в том, что когда назначили Брежнева Генеральным, журналисты будто осатанели: «Только благодаря лично Леониду Ильичу», "Благодаря его мудрому руководству»… Коротич и другие писали восторженные статьи, конъюктура торжествовала. Но как только Генеральный умер, те же самые писаки сделали феерический кульбит к новой конъюктуре и лицемерию.
Имена Цезаря Куникова, Миши Корницкого, взорвавшего себя гранами вместе с гитлеровцами, моих друзей Героев Советского Союза Василия Ботылева, Саши Райкунова и Володи Сморжевского, воздрузившего военно-морской флаг на вокзале; прекрасных девушек – Тоси Бабковой, замученной в Холодильнике, Нади Лихацкой, Зины Романовой и бесстрашной разведчицы Нины Марухно – стали легендой.
А теперь их имена осмеяны и забыты.
Я уверен, что на великий праздник 50-летия Победы из моря поднимутся погибшие в волнах полосатые матросы и солдаты. Припрутся, гремя костылями, ветераны – «малоземельцы». Они не поймут, что за мышиную возню затеяли вокруг их великого подвига и самопожертвования.
Встретьте их уважительно. Они достойны этого!
Владимир ЦИГАЛЬ, 1990-е
ВАСИЛИЙ ПШЕЧЕНКО
… Я лепил Васю Пшеченко, а он рассказывал. Боже мой, такое возможно совершить только в 22 года. Сколько раз он высаживался в Южную Озерейку и на Мысхако задолго до «Малой земли». Сколько лазил по тылам, был командиром молодежно-диверсионного отряда. Восемь месяцев партизанил с матросами в Крыму в районе Коктебеля, Феодосии и Старого Крыма. Они не дал немцам взорвать мост в Ялте и помогли освобождать Феодосию.
… Ладно, леплю, а Пшеченко роется в своей памяти:
- Я сохранил одно заявление. Оно кровью написано матросом, у которого кусок руки оторвало. Кровь текла, капля за каплей, а он писал: «Клянусь тебе, товарищ Сталин, что другой рукой буду до смерти бить гада, проклятого фашиста». Чернил не было, он макал перо в лужицу крови около торчащей белой кости… Даже в музей сдать не могу, - выгорит кровь-то.
А наградные листы, как писали? Макали спичку в ракетницу (в ней размачивали краску) и писали. На голову сыплется земля. Накроешься плащ-палаткой, пишешь. А принесешь такой наградной лист в штаб, там говорят: фамилия неясная, буквы не разобрать – переписывай. Плачешь, а переписываешь, как в школе диктант, за который двойку вкатили. Начальник протокольной части говорит: «И чего стараешься? Все равно их убьют и награждать некого будет».
Или – была у меня «Лейка» еще довоенная. Так как я проявлял снимки? Расщеплю веточку, вставлю в нее конец пленки, проявитель налью в банку от консервов, накроюсь плащ-палаткой и кручу, кручу веточку. Считаю минуты - часов-то не было, - потом также в закрепителе кручу… А снимки были важные, все разведанные. Каждый не одну жизнь стоил…
Шестьдесят два раза Пшеченко переходил линию фронта. Была у него такая узенькая полоска из непромокаемого материала, которая позволяла (за подписью Советской власти) беспрепятственно переходить в любом месте границу, и наши должны были всюду оказывать ему содействие… Восемь с половиной месяцев жил в тылу, в лесах в районе Крымской, Коктебеля, Феодосии, а когда наши десантники ворвались в Феодосию, он со своими матросами был уже там.
Примечание сайта ОМС: Василий Михайлович Пшеченко (1918-?), капитан 3-го ранга/старший лейтенант морского десантного отряда майора Лазаря Куникова, Черноморский флот. После войны жил в Баку, где его портрет лепил Владимир Цигаль.
ФИЛИПП РУБАХО
… Филиппа Рубахо ранило в правое плечо. Его «второй» номер показал, в каком квадрате сидит немецкий снайпер. Рубахо ловил его в стереотрубу, стрелял и падал в обморок. Так много раз. Но Рубахо подстрелил снайпера, который убил Пахомова… Когда построили пленных, Райкунов случайно увидел какого-фрица, его вывели, выяснилось, что он коммунист. Он показал на снайпера, который стрелял в Рубахо и Пахомова. Дали Борьке Пахомову, сыну, мальчику 10-12 лет автомат и сказали – стреляй в него, он твоего отца убил.
Я сказал матросам: «Вы что, сдурели?» - прогнал мальчика…
Рубахо отвезли в госпиталь. Ему оторвало на затылке теменную кость. Райкунов зашел в госпиталь навестить Масленникова, а тот сказал: «Вот лежит Рубахо». «Ребята» - заорал Филипп, он ожил и с этого дня пошел на поправку. Ему заказали стальную пластину на затылок.
Однажды, сидя в перевязочной, когда сестра вышла, он решил посмотреть, «что у него там», снял пластину, тронул мозги и упал мгновенно на затылок. Спасти его не смогли. Сестру судили.
Примечание сайта ОМС: Филипп Яковлевич Рубахо (1923-1943), снайпер 393-го отдельного батальона морской пехоты Черноморского флота. Уничтожил 346 немецких солдат. Герой Советского Союза (посмертно, 1944).
Александр Васильевич Райкунов (1918-1997). Особо отличился в боях за Новороссийск. Герой Советского Союза (1943).
СЕЛЕЗНЕВ И ВОЛОДЯ
… Селезневу лет 16-17. О н наловчился ловить фрицевские гранаты с ручкой и кидать обратно немцам. Его ранило в руку и плечо. Он хотел поймать гранату, но рука онемела, и заорал от боли. Он мог спастись, убежать за колонну, но рядом стояли ребята, и он накрыл ее своим животом. Все кишки выпотрошило, правую ногу и кисть оторвало. Он еще шевельнул рукой, на ней кишки намотались, и умер.
А вот судьба еще одного мальчишки: я видел, как Нина Марухно, протерев очки, внимательно посмотрела и вдруг бросилась к незнакомцу:
- Вовчик, салажонок мой! Жив?
Бывший юнга пошел по кругу. Он был самый молодой в куниковском отряде. Воевал, ходил в разведку. Однажды группа моряков оказалась блокированной во дворе школы на Малой земле. Миша Корницкий обвязал себя гранатами и сказал: «Ничего, ребята, сейчас я вас выручу». И несмотря на то, что был ранен, бросился прямо в кучу немцев. Раздался взрыв. Кто-то подал команду: «Вперед, на прорыв!»
Все побежали. Юнга бежал последним, потом лег и начал стрелять, чтобы задержать наседающих немцев. Ему кричали: «Беги, Вовка!» Он поднялся, но очередь из автомата полоснула ему по ногам.
Он упал как подкошенный. Все услышали детский крик: «Мама, мамочка, помоги!»
Неужели это подействовало, и стрельба с обеих сторон прекратилась? Он лежал на одинаковом расстоянии от нас и от немцев. Прошло несколько часов. Когда стемнело, Нина Марухно в сопровождении автоматчика Демиденко вынесла Вовку из огня. Он был без сознания. Ночью его отправили катером на большую землю.
Примечание сайта ОМС: Нина Фёдоровна Марухно (Кузнецова) (1923-2009), легендарный разведчик и санинструктор. За период недельных боев вынесла с поля боя более 30 раненых с их оружием, в том числе своего командира группы лейтенанта Василия Пшеченко.
ТОСЯ
Я закурил и лег в кровать. В комнате было темно. Простыни чистые и прохладные.
Что-то говорило: «Уже ночь. Ночь».
Папироса еще не потухла. Я курил, и муха, жужжа, кружилась по комнате, ударяясь о стекло. Я открыл окно, но муха не улетала и все жужжала.
Ночь. На небе далекие холодные звезды. Я не могу заснуть. Почему не улетает проклятая муха?
Это было еще зимой. Тося вошла в комнату и сказала: «Сколько же можно спать?»
Она была одета в серую шинель, усыпанную искорками снега, улыбающаяся, с задорным носиком кверху.
- Страшно!
Я лежал на полу под столом, так как все другие места в комнате были заняты, и, выглянув оттуда, спросил:
- Разве ты, курносая, могла вытащить девяносто раненых матросов из боя?
Она засмеялась: «А ну-ка, давай, я тебя вытащу», - и, схватив меня за руку, взвалила на плечо и потащила по полу, задорно хохоча.
- Так страшно!
Ее волосы выбились из-под шапки. После я поднял ее высоко и закружил по комнате.
- Сколько же можно спать?
Она говорила: «Знаешь, какая я сильная? Давай поборемся?»
На груди у нее, в кармане, лежала какая-то картонная книжечка. Кругом было темно. Я откинул ее волосы, а на шее была странная черная яма, и грудь, на которой лежала картонная книжечка, тоже была черной и страшной.
Что я говорю?
Она лежала, уткнувшись размозженным черепом в холодные камни, и вокруг, как тихая, злая змея, вился тошнотворный трупный запах.
В темноту были брошены щипцы и прутья для пыток.
Да... А она засмеялась и сказала: «Знаешь, я спою тебе «Землянку», а ты будешь меня рисовать».
- Да ну тебя, ты все время вертишься и смотришь в зеркало.
- Хорошо, я стану в сторону и буду только чуточку смотреть в зеркало. Сколько же можно спать?
А она сказала: «Я устала... лежать, уткнувшись размозженной головой в холодные камни. Скоро ты кончишь рисовать?»
А потом я взял Тосю на руки и, кружа по комнате, поднял высоко вверх, и она, смеясь, болтала ногами.
Я вынес ее из темного подвала и положил на грузовик, где уже лежали матросы, черные, как обгорелые сучья, и Тося чем-то твердым, кажется, грудью ударилась о борт машины.
Страшно пекло солнце, было светло, и все казалось неправдой. А когда грузовик тронулся, за ним змеей потянулся тошнотворный трупный запах.
Вот и все.
После Тося вышла и спросила: «Сколько ж можно спать?» и запела «Землянку».
Это было уже во сне. А все до этого было в жизни.
Тонкий мыс. Сентябрь 1943 год
Примечание сайта ОМС: Антонина Владимировна Бабкова (1924-1943), старшина 1-й статьи, санинструктор 255-й отдельной бригады морской пехоты Черноморского флота. Награждена орденом Красной Звезды. Похоронена в Новороссийске.
По воспоминаниям однополчан, хранящимся в фондах Новороссийского исторического музея-заповедника, «Антонина умела вовремя оказать первую помощь раненым, метко стреляла из пулемета «Максим», вместе с матросами участвовала в уличных боях…». В одном из ожесточенных боев Антонина 8 раз доставила с поля боя раненых за 2 километра в тыл.
9 сентября 1943 года в боях за Новороссийск попала в плен.
В фондах того же новороссийского музея хранится следующий документ:
«АКТ
1943 года сентября месяца 16 дня
Мы, нижеподписавшиеся, офицеры и рядовые Н-ской части капитан 3-го ранга Назарук, капитан Сафонеев, лейтенант Скородумов, краснофлотец Голаваха, составили настоящий акт в том, что при взятии города Новороссийска мы обнаружили в подвале здания Холодильника трупы шести сожженных заживо краснофлотцев. Среди них была одна девушка. На трупах видны следы пыток: выколоты глаза, разбитые черепа, сломанные конечности… Около трупов лежали жаровни с углями, бутылки с бензином и металлические орудия пыток. Фамилии не установлены».
По остаткам одежды, наградам, по сапогам, сшитым незадолго до этого батальонным сапожником, однополчане опознали Антонину Бабкову.
СИМКИН
Я курил у себя в мастерской, когда неожиданно вошел Симкин. Я с ним поздоровался запросто, будто не заметил, что у него нет левой руки до плеча, и рукав заткнут за пояс. До войны он учился у нас в институте на живописном отделении: помню, был такой тихий, незаметный еврей, но мы почти не общались.
Он сказал: «Ты понимаешь»... И ни с того, ни с сего, будто продолжая давно начатый разговор, стал рассказывать мне свою печальную историю. Я слушал и, невольно сопротивляясь возникающему чувству безысходности, припоминал про себя рассказ об одном командире кавалерийского полка, надеясь примером его боевой жизни защитить свое ранимое воображение. Этот командир всегда первым врывался в деревню или поселок, захваченный немцами. По дороге «так, мимоходом» срубал еще «двух-трех поганых фрицев», прыгал с лошади, и, бросая поводья ординарцу, спешил в первую попавшуюся избу. Там он раздевался догола, мылся и, устало потягиваясь на кровати, велел ставить самовар. Еще половина деревни была в руках немцев, вокруг шла перестрелка, ему докладывали, что враг еще держится, что... А он говорил, зевая:
- Ладно, ребята, гоните его скорее и приходите ко мне чай пить.
Командир был маленького роста, вся грудь в орденах, и солдаты на него просто молились. Это был лихой вояка, и ему светила звезда.
А Симкину звезда не светила, и военное счастье не улыбалось. Он был на Сталинградском фронте, валялся в окопах, кормил вшей и чувствовал себя обреченным. Однажды ночью ему пришлось с одним солдатом-узбеком идти за щами в деревню, и они заблудились. Щи они все же достали, но на обратном пути напоролись на немецкий окоп. Их заметили, и с первых же выстрелов Симкину «продырявили» грудь.
- Я старался не упасть, потому что, если лягу, то обязательно умру, - решил он и стал звать своего товарища:
- Ахмед, я ранен, перевяжи меня. - Но Ахмед молчал. Тогда, собрав последние силы, я подполз к нему и увидел, что Ахмед, сидя на корточках, вылавливает мясо из котелка со щами.
- Ахмед, я ранен. Перевяжи меня. - Но Ахмед молчал. Потом он вдруг встал и пошел в сторону немцев. Тогда я закричал: «Предатель!» - поднялся, хотел застрелить его, но никак не мог снять винтовку: долго шарил за спиной, пока осколком мне не оторвало руку. Я упал и потерял сознание. Вот и все.
После Симкина подобрали санитары и эвакуировали в тыловой госпиталь. Он не был награжден даже медалью «За оборону Сталинграда».
- Как ты думаешь, Володя, смогу я теперь заниматься живописью? Как я буду одной рукой натягивать холсты?
Недавно он опять зашел ко мне, довольный, радостный.
- Достал комнату, собираюсь жениться - все хорошо, только болят пальцы на оторванной руке. А ночью всю руку начинает выворачивать куда-то за спину и горит в том месте, куда попал осколок и выше - там, где ее отрезали.
- Вот две стороны медали, - думал я, - на одной написаны слова «Отвага», «Боевые заслуги», а на другой - ничего, пусто, и это означает страшную тьму и больничный запах.
На этом запись из дневника окончилась.
- Володя, послушай, ты можешь вылепить мне фигурки солдат, как будто они сидят у землянки и поют грустные песни? Мы их скомпонуем, осветим электрической лампой так, чтобы было похоже на лунный свет, и я с них напишу этюд к будущей картине.
- Давай попробуем. Я стал лепить небольшие фигурки, надеясь на то, что только желание работать может подлечить его телесные и душевные раны.
Москва, 1950 год
Примечание сайта ОМС: Ефим Давидович Симкин (1915-2001) ушел на фронт добровольцем в июле 1941 года. Воевал в составе 226-й Стрелковой дивизии под Сталинградом, сержант, командир противотанкового орудия. 28 октября 1942 года в бою с немецкими танками на подступах к Сталинграду был тяжело ранен и лишился руки. Награжден медалью «За оборону Сталинграда». Заслуженный художник РСФСР (1986).
ТЕЛЕГРАММА
Лето. Жара. Лиза и дети на даче. Я пришел из мастерской, сижу на кухне и думаю, чем бы закусить. Но есть не хочется.
Слышу звонок: «Вам телеграмма».
В дверях стоит почтальон с большой сумкой - я его давно приметил - худощавый, жилистый, взгляд хмурый, волосы подстрижены ежиком, и один рукав пустой, заткнут за ремень.
Я расписался в получении, вскрыл телеграмму и закричал: «Погодите минуточку, - он уже спускался по лестнице, - вот Вам на поллитра, выпейте за мое здоровье, известие хорошее принесли».
Он поблагодарил и вышел.
У меня сразу же появился аппетит. Я достал из холодильника водку, баночку килек в пряном посоле, сардельки и поставил на плиту кастрюлю с картошкой.
Сижу, рассматриваю телеграмму. Правительственная, красными буквами напечатана. Мне звание Народного присвоили.
Опять звонят в дверь. Открываю, на пороге все тот же почтальон, но уже с бутылкой водки.
- Принес...
- Так я же это Вам...
- Вот вместе и выпьем за Ваше здоровье.
- Конечно, проходите, сейчас картошка поспеет.
Я налил две рюмки водки, нарезал хлеб.
- Ну, что, поднимем?
Мы выпили и закусили килечкой. Хорошо пошло! Выпили по второй, закусили холодной сарделькой, а тут и картошка поспела.
Почтальон скромно пил, закусывал. Рассказывал о войне доверительно, тихо, без хвастовства.
Выпили еще. А он все о войне да о войне. Но как-то уже по-другому - громче, остервенелее, злее.
- Партизанил я в Польше. Прокрался ночью к своей знакомой - красивая была девка, а у нее два немецких офицера. Одного я сразу же рубанул, а второй на меня бросился, руку поранил. Кровища так и хлещет, в глазах потемнело, но я схватил его другой рукой, приподнял и бросил в пролет лестницы. А тут еще немец с автоматом, я и его...
Дальше я уже не слушал.
Так часто бывает - выпьет одну, другую рюмку, расслабится, улыбнется - все хорошо. А чуть хватит лишнего, начнет бахвалиться и врать так, что аж слушать противно. Казалось, такой симпатичный с виду человек, а вдруг прорывается в нем наружу то, что сдерживалось приличием, или желанием выглядеть лихим парнем, или просто трусостью.
Спасибо, что эти геройские байки прервал новый звонок - пришел мой сосед, художник.
- Садись, Петя! - обрадовался я, - выпей рюмку. - Петя поздравил, выпили и мы.
А почтальон притих. Нахмурился.
- Вы мне не верите, что я одной рукой этих немцев? Не верите, да? А хотите, я Вас сейчас одной рукой подниму?
- Да я в трусах, ухватиться не за что, - говорю я.
- Тогда Петю! - Он вдруг схватил Петю за ремень, и в одно мгновение сто восемьдесят килограммов чистого веса, не считая двух рюмок водки и сардельки, взвились под
потолок и там орали, корячились, хватались за воздух руками, брыкались, как жук, проколотый булавкой.
И в ту же секунду я всему поверил!
Поверил каждому слову почтальона и устыдился за то, что обидел его своим неверием.
Всегда кажется невероятным то, на что сам не способен.
Прошло много лет.
Почтальон по-прежнему разносит газеты и письма у нас по Беговой. Если встречу, то обязательно поздравлю. Ведь через месяц 50-летие Победы. Нашей Победы!
Москва, 1995 год
Примечание сайта ОМС: Звание Народного художника СССР Владимиру Цигалю присвоено Указом Президиума Верховного Совета СССР от 24 января 1978 года.
(Из сборника «Владимир Цигаль. Не переставая удивляться…». Москва, 1997)
ОМС благодарит Александра Владимировича Цигаля за предоставленные материалы.